Нельзя сказать, что испытала, услышав это, Эмма, которое из сонма неприятных чувств овладело ею с наибольшей силой. От потрясения она не вдруг нашлась что ответить, и воспламененный мистер Элтон, тотчас приняв минутное замешательство ее за добрый знак, вновь попытался схватить ее за руку и радостно воскликнул:
— Очаровательная мисс Вудхаус! Позвольте мне истолковать ваше красноречивое молчание. Оно означает, что вы давно поняли меня.
— Нет, сударь! — вскричала Эмма. — Оно не означает ничего подобного. Я вас не только не поняла, но до последней минуты имела совершенно превратное представление о ваших видах. О чувствах ваших ко мне скажу одно: очень жаль, что вы дали им волю, — я хотела этого меньше всего. Я с удовольствием наблюдала, как отличаете вы моего друга Гарриет — преследуете ее, да, преследуете, именно так это выглядело, — но когда бы хоть на минуту заподозрила, что не она вас привлекает в Хартфилд, то, несомненно, сочла бы, что вы напрасно рассудили за благо столь часто бывать у нас. Должна ли я понимать, что вы никогда не искали особенного расположения мисс Смит — никогда не думали о ней серьезно?
— Никогда, сударыня, — вскричал он, уязвленный теперь в свою очередь, — никогда, смею вас уверить. Мне думать серьезно о мисс Смит!.. Мисс Смит очень милая девица, и я душою был бы рад, ежели б она прилично устроила свою судьбу… не сомневаюсь, что найдутся мужчины, коих не смутит… ну, словом, каждому свое, но, говоря о себе, могу заметить, что, кажется, пока еще не впал в подобную крайность. Не настолько пока еще отчаялся найти равную себе, чтобы ухаживать за мисс Смит! Нет, сударыня, ради вас одной бывал я в Хартфилде и, встречая поощрение…
— Поощрение?.. От меня?.. Сударь, вы заблуждаетесь! Как вы могли это предположить! Я видела в вас поклонника моей приятельницы, и только. Лишь в этом качестве могли вы значить для меня больше, чем простой знакомый. Я бесконечно сожалею об этом недоразумении, но хорошо, что оно разъяснилось. Если бы вы и далее вели себя так же, то мисс Смит, возможно, пребывая, подобно мне, в неведении, что между вами существует великое и столь очевидное для вас неравенство, чего доброго, ложно истолковала бы ваши намерения. Ну, а теперь муки обманутых надежд достались лишь одному из нас и, полагаю, ненадолго. Я же пока не помышляю о замужестве.
Он не мог вымолвить ни слова от бешенства; ее решительный вид говорил, что мольбы были бы бесполезны; и в оскорбленном молчании, одинаково негодуя друг на друга, они ехали вдвоем еще несколько минут, осужденные, по милости мистера Вудхауса с его страхами, тащиться черепашьим шагом. Оба изнывали бы от неловкости, когда бы их не душил гнев, прямой и откровенный, не оставляющий места для конфузливых обиняков. Они и не заметили, как карета свернула на Пастырскую дорогу, как остановилась; неожиданно для себя они очутились у дверей его дома, и он, без единого звука, выскочил наружу… Эмма почла нужным пожелать ему доброй ночи. Он высокомерно, холодно, сквозь зубы, ответил, и она, в неописуемо раздраженном состоянии духа, проследовала в Хартфилд.
Там ее с восторгом встретил отец, который трепетал за нее, рисуя себе опасности одинокой поездки от Пастырской дороги — крутой поворот, о котором подумать жутко, — карета в чужих руках — добро бы, Джеймс — а то посторонний кучер… Там, казалось, только и не хватало ее приезда, чтобы все пошло на лад; мистер Джон Найтли, устыдясь того, что поддался дурному настроению, был сама доброта и предупредительность и так старался ублаготворить тестя, что — хоть, правда, не изъявлял особой готовности выкушать с ним за компанию мисочку овсянки — охотно соглашался признать несравненные ее достоинства; день завершался в мире и благополучии для всех в их маленьком кружке, кроме нее… Небывалое смятение царило в душе ее, и ей с большим усилием удалось вести себя как ни в чем не бывало и поддерживать разговор, покуда урочный час отхода ко сну не принес с собою желанную возможность поразмыслить обо всем наедине.
Глава 16
Волосы закручены были в папильотки, горничная отпущена, и Эмма уселась думать и терзаться… Прескверная вышла история! Рухнуло все чего она добивалась! Сбылось все, чего хотела бы избежать!.. Какой удар для Гарриет! Вот что было хуже всего. Все в этой истории было так или иначе тяжело и унизительно, но в сравнении со злом, причиненным Гарриет, остальное выглядело несерьезным; она бы согласилась теперь еще сильнее страдать от сознания, что ошибалась и упорствовала в своем ослепленье, что позорно просчиталась, — лишь бы последствия ее оплошности не коснулись никого, кроме нее самой.
— Все бы не страшно, если бы я не навязала Гарриет нежных чувств к этому господину. Я бы вытерпела его наглые притязания, пускай бы он хоть удвоил их… Но бедная Гарриет!
Как могла она так обмануться!.. Он утверждал, будто никогда серьезно не думал о Гарриет — никогда! Она напрягала память, вглядываясь в прошлое, но там все смешалось. Ею овладела единая мысль, и под эту мысль подлаживала она все остальное. Впрочем, и он, должно быть, держался неопределенно, двусмысленно, неуверенно, иначе не ввел бы ее в подобное заблуждение.
Портрет!.. Как воодушевлен был он портретом! И шарада! И сотня других примет — как ясно, кажется, указывали они на Гарриет! Правда, в шараде упоминался «быстрый ум», но ведь и «томные глаза» — тоже, строго говоря, она не подходила ни к одной из них — какая-то путаница, безвкусная и бессмысленная. Подите-ка разберитесь в этой топорной белиберде!..
Конечно, она замечала, особенно в последнее время, что он с нею преувеличенно любезен, однако принимала это лишь за манеру держаться, но неумение взять верный тон, недостаток тонкости и вкуса, лишнее свидетельство того, что ему доводилось вращаться в не лучшем обществе, что при всей галантности его обращения ему порою недостает подлинной изысканности; но ни на минуту до сего дня не приходило ей в голову, что за всем этим кроется не просто благодарное уважение к ней как другу Гарриет, а что-то иное.
Мистеру Джону Найтли обязана она была первым проблеском света на этот счет, первою мыслью о том, что это возможно. Спору нет, братьям нельзя было отказать в проницательности. Ей вспомнилось, что говорил ей однажды про мистера Элтона мистер Найтли, как остерегал ее, как настаивал, что никогда мистер Элтон не женится опрометчиво, — и ее бросило в краску при мысли о том, сколь же верно судил он о человеческих свойствах викария и как ему уступала в этом она. Как ни обидно, выходило, что мистер Элтон вовсе не тот, за которого она его принимала, а во многих отношениях — прямая противоположность: чванливый, заносчивый, тщеславный, с непомерными претензиями и полным пренебрежением к чувствам других.
Вопреки тому, что происходит в подобных случаях обычно, мистер Элтон своими поползновениями ухаживать за нею только уронил себя в ее глазах. Его признания и домогательства сослужили ему дурную службу. Она не придавала никакой цены его приверженности, а его притязания казались ей оскорбительны. Он подыскивал себе хорошую партию и, дерзнув в непомерном самомнении обратить свои взоры к ней, прикинулся влюбленным, но она была покойна за него — обманутые надежды не причинили ему мук. Ни в речах его, ни в манере не было и следа истинного чувства. Вздохов да красивых слов ей досталось в изобилии, но ни одно выражение лица его, ни единая нотка в голосе не имели ничего общего с искреннею любовью. Не стоило утруждать себя сочувствием мистеру Элтону. Его лишь прельщала мысль обогатиться и возвыситься, и, коли заполучить мисс Вудхаус из Хартфилда, наследницу тридцатитысячного состояния, оказалось не так-то просто, значит, он в самом скором времени посягнет на двадцать или десять тысяч какой-нибудь мисс Икс.
