Справедливости ради надо сказать, что Шмидт попытался было заговорить на тему о ракетах средней дальности с Брежневым, но тот, не вдаваясь в суть проблемы, сказал что-то о «примерном равновесии между Варшавским пактом и НАТО», после чего счел тему исчерпанной.
Ракетный джинн
Простившись с провожавшими, канцлер Шмидт с супругой поднялись на борт самолета, который тут же вырулил на взлетную полосу и, немного пробежав по русской земле, легко оттолкнулся от нее, взяв курс на Запад.
Шмидт и Геншер увозили в своих портфелях согласованные документы о мирном сотрудничестве, а также неразвеянные сомнения по поводу размещаемых в западной части СССР ракет СС-20.
Сомнения их разделяли далеко не все. Внимание человечества было приковано к противостоянию двух основных соперников — СССР и США. Две державы, вволю попугав друг друга и изрядно на этом поиздержавшись, решили несколько поумерить свои амбиции, успокоить расшалившиеся нервы и поправить материальное положение.
В результате был подписан договор ОСВ-1, дело шло к подписанию ОСВ-2. Отвлечение внимания от этой увлекательной темы воспринималось с раздражением. Выслушав доводы и опасения Гельмута Шмидта, Генеральный секретарь, не задумываясь, от них отмахнулся.
Пять лет спустя, в июне 1979 года в Вене, куда он прибыл по случаю подписания ОСВ-2, президент США Картер позволил себе в разговоре с Брежневым упомянуть о новых советских ракетах.
Разговор происходил почему-то в лифте. Вероятно, мгновенное ощущение невесомости при начале движения подъемника навели президента на мысль о космосе и ракетах. Косвенно подтверждением тому служит тот факт, что стоило лифту остановиться, а президенту и генсеку вновь ступить на твердую почву, как тема была сменена.
С другой стороны, наивно было бы предположить, что короткого путешествия по вертикали могло оказаться достаточным для решения вопроса, окончательно урегулировать который их преемники смогли лишь по истечении пяти лет. Почувствовав настрой советского руководства, а может быть, по иной причине, Шмидт на некоторое время чуть ослабил нажим в этой области. Поначалу это вызвало у нас некоторое недоумение, прояснившееся лишь осенью 1977 года, когда канцлер откупорил бутылку и выпустил из нее «ракетного джинна».
Выступая в сентябре 1977 года перед солидной и высокопрофессиональной аудиторией в престижном лондонском Институте стратегических исследований, Гельмут Шмидт известил присутствующих о своем открытии. Он обнаружил некую «серую зону», образовавшуюся в переговорах между СССР и США по стратегическим ракетам и на Венских раундах переговоров по разоружению.
«Серая зона» включала в себя, грубо говоря, два основных элемента. В начале семидесятых годов советская сторона начала замену изрядно подзаржавевших за пятнадцать лет прежних ракет СС-4 и СС-5, по западной терминологии, на более современные — СС-20.
Люди, отвечавшие за сохранение секретов в нашей стране, долго были горды тем, что основные тактико-технические данные новой ракеты, не говоря уже о ее фотоснимках, долгое время оставались тайной.
Специалисты на Западе считали ее мобильной, способной нести три разделяющиеся боеголовки и покрывать расстояние до пяти тысяч километров.
В «серую зону» попал также советский бомбардировщик Ту-22, «бэкфайер», примерно с таким же радиусом действия, как и СС-20, но с 4–5 атомными бомбами на борту.
Развернутая Шмидтом кампания создала благоприятную почву, на которой советские послы могли блеснуть своим дипломатическим интеллектом. В Москву хлынул поток телеграмм с записями бесед, соображениями и рекомендациями по выходу из надвигавшегося конфликта между НАТО и Варшавским пактом. Оценивались поступавшие из заграницы мысли не только по их содержанию, сколько по отношению, складывавшемуся в Москве к их авторам.
В начале 1978 года я был свидетелем любопытного телефонного разговора, в котором Громыко поинтересовался у Андропова читает ли тот пространные телеграммы советского посла в Бонне Фалина, и не дождавшись ответа продолжил:
— У меня от них начинается аллергический насморк, как от свежего сена. У Фалина, понимаешь ли, рецидив старой болезни: драматизировать все до последней крайности и обязательно на самом высоком уровне. Притом, обрати внимание, какая писучесть! И все в поучительном тоне. А ведь посылая его в страну, надеялись, посидит-подумает, образумится, так нет… Хочет быть святее папы.
Положив тогда трубку, Андропов пояснил мне причину столь резко-критической тирады министра в адрес своего посла.
История была типичной для министерства иностранных дел и банальной для многих советских учреждений.
Как и следовало ожидать, неординарное мышление, повышенная активность и фривольное толкование Фалиным некоторых аспектов проводимой Громыко внешнеполитической линии доходило до ушей министра и явилось причиной отправки первого в Бонн.
Теперь выяснялось, что ссыльный посол оказался не столь робким, как его коллеги, очутившиеся в изгнании. Он не сделал из происшедшего выводов, на которые рассчитывал министр, и, используя один из визитов Генерального секретаря в Германию, постарался изложить ему свое видение активизации деятельности советского внешнеполитического ведомства, и в первую очередь на немецком направлении.
При этом он посетовал на то, что его многочисленные телеграммы порой не достигают адресатов, оседают в министерстве, а на часть из них он не получает ответа.
По возвращении в Москву Брежнев, со свойственной ему прямотой, поинтересовался у Громыко, насколько справедливы высказывания боннского посла в адрес министерства иностранных дел.
Думается, Громыко пришлось пережить несколько неприятных минут, подыскивая аргументы в свое оправдание.
— Запомни, этим твой друг Фалин поставил точку в своей дипломатической карьере. Откровенно говоря, я и представить себе не мог, что он, опытный аппаратчик, страдает «синдромом кенгуру».
Я подумал, что ослышался и вопросительно глянул на Андропова.
— Прыгает через голову непосредственного начальства, — пояснил он.
Мне приходилось бывать в Австралии и наблюдать за повадками кенгуру на воле, но вот прыжков их через голову начальства я не наблюдал, а потому метафора Андропова показалась мне не слишком удачной, хотя неодобрение поведения посла было понятно.
Управленческая структура того времени была выстроена в строжайшем соответствии с принципом вертикального подчинения, и какие-либо отклонения от этой вертикали, не говоря уж о прыжках через голову, беспощадно наказывались. Печальные перипетии, связанные с профессиональной карьерой Фалина на этом этапе — лучшее тому подтверждение.
Вернувшись в 1978 году из Бонна в Москву, он долгое время подвергался остракизму. Мне приходилось неоднократно навещать его в невзрачном тесном кабинете полито-бозревателя газеты «Известия». Теперь он сидел за столом, сложившись втрое, и готовил очередной материал по проблеме разоружения, которая в ту пору становилась не только актуальной, но и модной.
