Я обошел автомобиль спереди. Сомнения отпали. На радиаторе стояло четкое «линкольн», что являлось долгое время не столько средством передвижения, но престижем Америки, как «роллс-ройс» для Великобритании. Усевшись в машину и оглядев сильно потертый временем салон, я невольно пришел к выводу, что фирма заметно обветшала, и очень не хотелось думать, что такая же судьба ожидает и великую страну.
Едва усевшись за руль, парень заявил, что он украинец.
— Фамилия ваша случайно не Шевченко? — неосторожно вырвалось у меня.
— Не, я Горбатенко. А шо?
Я не мог объяснить молодому украинцу, что третьего Шевченко за двое суток я уже вряд ли перенесу. С другой стороны, мне нужно было на аэродром, чтобы вылететь из Америки, и менять такси на полпути из-за совпадения фамилии водителя с другими, тоже смысла не имело, поэтом я промолчал.
Но Горбатенко не расстроился, скорее, даже наоборот. Оказавшись в чужой стране, он остро нуждался не в рассказчиках, но в слушателях, а поведать ему было что. Все эмигранты из бывшего Советского Союза при изложении своей судьбы используют одну и ту же формулу: конечно, дома было бы хуже, однако, когда выезжали сюда, рассчитывали на лучшее.
— Эмигрантское счастье оно ведь существует только в мечтах, а на самом деле в жизни его нет.
— Как же нет? — удивился я. — Сколько людей из России, Украины, да из всех стран распавшегося Союза мечтают выехать за границу и устроиться там поудобнее.
— Вот, вот, верно вы сказали — мечтают. Так с этой мечтой и остаются. Вот возьмем меня, я сюда не на пустое место приехал, как некоторые, а по вызову родственника, у которого фирма небольшая была — на домах крыши ремонтировали и заново покрывали. Родственника, который по линии жены, годы подпирать стали, и он написал мне: приезжай, подсоби, вместе легче деньги заработать. В общем, прислал приглашение, с трудом документы год или даже больше оформляли, наконец, приехали мы с женой. Начали мы с ним крыши крыть. Кому черепицей, кому железом, в общем, как пожелают. Мы ведь с Голиции, работать умеем. В общем, поначалу мне все понравилось, и я на радостях за четыре с половиной года три ребенка свалял. И как раз когда последний на свет появился, мой родственник по неосторожности с крыши на землю рухнул и позвонок повредил, то есть стал инвалидом. А в Америке лучше быть покойником, чем инвалидом. Социальная система очень слабая. Пробовал я фирму на плаву удержать. Работать я умею, а коммерсант из меня никакой. Вот все и рухнуло. А детей кормить надо. Так я оказался в такси. Это то, с чего здесь все приезжие начинают.
Он замолчал. Мимо за окном проплывали уже сочно зазеленевшие поля, небольшие строения, железнодорожные переезды. Было ясно, что пауза долгой не будет. Потребность у Горбатенко излагать редким незнакомым, говорящим по-славянски, свою печальную судьбу, была значительно больше, нежели возможность.
— И то сказать, — продолжил он, — мы вот с братом — близнецы, внешне похожи, а судьбы совершенно разные получились. Пока я с отцом работал на предприятии, он во Львове юридическое образование получил, а когда страна распалась, и я в Америку подался, он спешить не стал, разобрался спокойно в ситуации: где, что, как, прикинулся евреем, то есть достал документ, что наша бабка по линии матери якобы была еврейкой, а значит, по их законам и он тех же кровей. И вот с этими бумагами он, не как я, дурак, в Америку, а в Германию выехал. Объясняю почему. Германцы перед евреями вину чувствуют за то, что во время войны уничтожили их 6 миллионов. Мало того, он ухитрился доказать, что его на Украине преследуют как еврея. Так его германцы, как жертву, с распростертыми объятиями приняли, бесплатную квартиру тут же предоставили, бесплатный проезд на транспорте, ну и там массу других благ. Так он и на этом не успокоился. Выписал к себе нашего больного батьку, благо мама к этому времени уже умерла. Ему тоже бесплатную квартиру дали, операцию по сердцу сделали, грыжу вырезали, а теперь к нему два раза в неделю сестра приходит, укольчики делает, лекарства приносит, а другая уборку производит. И все бесплатно.
Я год тому назад ездил к ним туда, на Неметчину. Прямо скажу, живут, как у Христа за пазухой. И брат похитрее меня себя повел. С детьми горячку пороть не стал, а взял кредит и небольшой домик построил, собирается адвокатскую контору открывать. А батя не то, чтобы состариться, лет на 15 помолодел, жениться собирается. Ему там всей украинской колонией невесту ищут. Вот так мой братеня устроился, — с плохо скрываемой завистью закончил он.
— Ну, раз вы братья, даже и близнецы, значит, у вас одна и та же кровь, а поэтому одинаковые права. Поезжайте к брату и устраивайтесь, как он.
— Для этого надо быть таким, как мой брат, а потом, вряд ли меня там кто-то уж очень ждет с тремя малыми детьми. У них своих хватает.
Тема исчерпала себя как раз в тот момент, когда машина подъехала к аэропорту. Я расплатился и распрощался с потенциальным украинским иудеем.
Как уже известно, многочасовой полет над Атлантикой радости привычному наземному существованию не добавляет, и чтобы абстрагироваться от семиметровых холодных волн, плещущихся внизу, и пятиметровых голодных акул, глотающих слюни при виде пролетающих над ними самолетов, напичканных свежим человечьим мясом, существует два способа: не делать больших перерывов между приемом бодрящих напитков типа виски, джин, ром, водка и им подобных. Недостатком этого варианта являются трудности, возникающие у пассажира при выходе из машины после ее приземления. Второй вариант заключается в том, чтобы сразу же после старта погрузиться в сон и постараться не прерывать его до самой посадки. Недостатка у этого варианта нет. Именно поэтому, как только самолет после короткой разбежки оттолкнулся от грешной земли, я тут же погрузился в мир ночных иллюзий и сновидений. На сей раз программа показа состояла сплошь из снов-кошмаров, в которых я почему-то играл роль лица высокопоставленного и потому ущербного. При входе в здание ООН стоит с протянутой рукой советский дипломат: лицо ожиревшее, глаза заплыли. Он просит денег для лечения цирроза печени. Я говорю, что лучшим лечением будет, если он прекратит пить. Рот его вдруг искривляется в уродливой улыбке, которая обнажает красные десны, лишенные зубов. Стоящие рядом мальчик и девочка умоляют меня вернуть их отца к их матери в Москву. Медленно открываются створки громадного стенного шкафа, наполненного дорогими шубами, из-под которых выкарабкивается женщина. Лицо ее обезображено трупными пятнами, кое-где кожа и мышцы словно краска под струями дождя сползли вниз. Зрелище кошмарное.
Я покидаю здание и медленно иду по улицам Вашингтона. Рядом со мной медленно движется колоссальная платформа, на которой установлен гигантский гранитный памятник. Пьедестал, лошадь и наездник, в котором я нахожу некоторое внешнее сходство со мной. Впиваясь глазами в надпись, обнаруживаю свою фамилию. Теперь надо срочно выяснить, в связи с чем такая честь. Читаю дальше и прихожу в ужас. «Неутомимому борцу, последовательно выступавшему против опасного сближения России и Германии». Я задыхаюсь от возмущения, кричу во весь голос: «Это не правда, все как раз наоборот. Мы потратили двенадцать лет, чтобы восстановить с немцами взаимопонимание, разрушенное войной. И, как видите из докладов на конференции, нам удалось добиться этого». Подошел американец, общением с которым закончился вчерашний день. Он по-прежнему в прекрасном расположении духа.
