И пока такая ситуация продолжалась, великие западные державы были вынуждены неизбежно учитывать подобную ненадежную позицию России в своих с ней отношениях. Они никогда не знали, не докладывали ли Сталину неизвестные для них люди, действующие по неясным для них мотивам, информацию отрицательного для Запада характера, которую они не могли подкорректировать, не имея возможности привести надлежащую аргументацию. А коль скоро такая вероятность существовала и не создавалась благожелательная атмосфера для обмена мнениями, возникает вопрос, возможно ли вообще установление истинно дружеских, прочных и обязательных для обеих сторон отношений.
Среди иностранных представителей в Москве были люди доброй воли, через которых связь России с внешним миром все же налаживалась, вселяя надежды на лучшее будущее. Своей терпеливой работой они помогали распутывать бесконечный клубок недоразумений и трудностей, лежавший на пути установления добрососедских отношений России с другими странами. Можно было надеяться, что они продолжат свою работу, исходя из убежденности в величии русского народа и ценности для всего мира русских талантов. Однако в глубине души они все хорошо знали: пока не сломают китайскую стену в умах и настроениях советских людей, воздвигнутую на деловом поприще, пока не проложат новые дороги для установления тесных контактов и расширения поля зрения между Кремлем и внешним миром, у них нет никакой гарантии, что их усилия принесут успех и что неправильное использование огромных созидательных возможностей России не приведет к трагедии, а то и к угрозе для всей западной цивилизации.
Россия тех лет даже в большей степени, чем раньше, представляла собой загадку для западного мира. Простые американцы считали, что это происходит из-за незнания о России «всей правды». Но они заблуждались. Дело заключалось не в недостатке знаний, а в том, что мы не в состоянии правильно понять и оценить то, что видели в России.
В первую очередь мы не понимали роли противоречий в русской жизни. Англосаксонцы стремились устранить любые противоречия, примирить противоположные мнения и элементы, добиться усредненного выхода из положения в качестве основы для жизни. Русский же человек привык действовать экстремально и не имел никакого желания примирять противоречия, с которыми смирился. Вот – суть России. Запад и Восток, Тихий океан и Атлантика, Арктика и тропики, чрезвычайный холод и нестерпимая жара, исключительная медлительность и внезапный взрыв энергии, необычная жестокость и столь же необычная доброта и любезность, показное богатство и унылая бедность и нищета, страстная ксенофобия и острое желание установления контактов с внешним миром, огромная власть и раболепство, одновременная любовь и ненависть к одному и тому же объекту – вот только некоторые противоречия, характерные для русского народа. Россиянин не старался от них избавиться, так как привык жить с ними. Для него они – своеобразная примесь и что-то вроде приправы к жизни. Он даже воспринимал их философски, зная, что в состоянии с ними справиться и по возможности извлечь пользу. Вполне возможно, что он предполагал подвергнуть их в отдаленном будущем синтезу, в результате чего могло получиться нечто ужасное, еще не виденное миром. Но в данное время он продолжал жить с ними, испытывая привкус риска и авантюры при осознанности наличия определенного опыта, подобно тем чувствам, которые обуревают молодых людей на первых порах влюбленности.
Американское мышление не могло понять Россию до тех пор, пока не подготовилось философски воспринять наличие там указанных противоречий. Оно должно допустить, что если это утверждение справедливо, то и противоположное ему мнение тоже не является ложным. Более того, оно должно рассматривать обе эти концепции как легитимные, а жизнь в России на данный момент – не как выражение совокупности интегрированных элементов, а как непрочное и постоянно изменяющееся равновесие многочисленных конфликтующих между собой сил.
Хотел бы обратить внимание читателя на такую особенность российской действительности, может быть, даже более существенную, – на проблему насилия. Вопрос заключается в отсутствии там объективного критерия правильности или неправильности и даже критерия реальности или нереальности.
Что же подразумевается под этим? Правильное и неправильное, реальное и нереальное определяются в России не Богом и не внутренним характером вещей, а просто-напросто самими людьми.
Читая эти отроки, не следует улыбаться, так как факт, упомянутый мной, очень серьезен. Это – ворота к пониманию загадочности России. Большевизм внес многие странные и будоражащие, на наш взгляд, понятия в человеческую натуру. Доказано, что важные для советских людей вещи – не те, которые существовали, а те, которые должны, по их убеждению, быть. Неограниченный контроль партийно-государственного аппарата над мышлением людей, который обеспечивал не только возможность подпитки их собственной пропагандой, но и недопущение влияния других источников, заставлял этих людей верить во все, что угодно. И не важно, являлась ли эта «идея» истинной, по нашим оценкам. Для людей, которые в нее верили, она становилась истинной, приобретая силу и обоснованность этой истины. Люди в порыве энтузиазма могли сражаться и даже умирать за нее, если верили в ее ценность и необходимость. И наоборот, они могли возненавидеть ее, выступать против и бороться с ней всеми средствами, если воспринимали ее как нечто предосудительное. Более того, она становилась истинной (и это очень важно для понимания сути вопроса) не только для тех, кому адресовалась, но и для тех, кто ее придумал. Сила самовнушения играла в советской жизни огромную роль.
Бравому американцу, попавшему в Россию, не следовало полагать, что он стоит выше этого странного русского феномена. Будучи даже человеком с высоко развитым интеллектом, он невольно вовлекался в поток жизни и воспринимал реальности совершенно в ином свете, нежели находясь на отдалении. Уже скоро это обстоятельство казалось ему реальной силой, представлявшей собой угрозу или же благоприятную перспективу. И он был прав, не зная тем не менее, как ему поступить, будучи одновременно инструментом и мастером.
Трезво рассуждая, считаю, что среди американцев, будь то в правительстве или в народе, нашлось мало таких, кто смог правильно понять эту философскую эволюцию, а вместе с тем и Россию. Для этого требовалась определенная доля интеллектуальной способности и готовности к аналитической оценке наших институтов да и самих себя. В ближайшее обозримое время американцы, как коллективно, так и индивидуально, будут удивляться путанице противоречий и неразберихе, царившим в России, так ничего и не поняв.
Русские феномены будут вызывать у американцев неприятие или же, наоборот, пленять их до тех пор, пока они не примут ту или иную сторону или же их охватит ужас.
Настоятельная заинтересованность, необходимость и здравый смысл позволяли нам благодаря Господу Богу поддерживать и далее установленное к настоящему времени мирное сосуществование с Россией, хотя и ненадежное и сложное. Тем не менее нам необходимо хотя бы попытаться разобраться в том, что сюда входило. Установленные в связи с этим причины и следствия помогали нам предпринимать определенные шаги и выстраивать наши отношения с Россией. В обществе велось много разговоров о необходимости «понять Россию», но человеку, который решился бы взять на себя такую задачу, пришлось бы нелегко. Ведь представления и понятия, имеющие ценность и обоснованность в России, вызывали недоумение и даже неприязнь в Америке. Такой исследователь вряд ли испытал самоудовлетворение, даже в случае, если он мог дать какие-то практические рекомендации в этом плане. В лучшем случае его труд заслужит признательность общественности или некоторых официальных лиц. Скорее же всего, он испытал бы чувство человека, покорившего вершину труднодоступной горы, на которой побывало очень немного людей и взобраться на которую осмелились лишь единицы.
