Советское государство повторило всего за два десятилетия многое из истории царизма за последние два столетия. Сталин в течение первых десяти лет своего правления восстановил эпоху Петра Великого. Когда в Европе разразилась война, он обладал уже силой и вел себя подобно Екатерине П. К концу же войны он занял положение, во многом напоминавшее царя Александра I в период окончания наполеоновской эры.
А в возрастании тяжеловесности и неэластичности российской политики, во многих ее целях и методах явно просматривалась тень Николая I…
Если эти сравнения реальны, то в ближайшее время ожидались проявления новых потрясений, так как семена русской революции были посеяны еще декабристами более 100 лет тому назад. Так что через пять или десять лет небосклон России мог снова покрыться плотной облачностью гражданской дезинтеграции.
Будет ли этот процесс ускорен и доведен до полного созревания социальными и политическими ферментами в оккупированных западных провинциях? И окажется ли Советское государство лучше подготовленным, нежели в свое время царизм, к обузданию покоренных народов, которые в отличие от русских испытывали в своей истории время от времени потребность нарушать законопослушание Риму?
Советская Россия, рассматриваемая как империалистическая держава, имела большие силовые ресурсы, а также определенный опыт управления захваченными территориями и обращения с проживавшими на них народами. А это, по мнению Гиббона, – одно из основных условий удержания их в повиновении. К тому же она обладала преимуществами технического развития современного оружия, обеспечивавшего власть диктатуры и не позволившего европейским народам восстать против немецкого ига во время только что закончившейся войны. И наконец, самый большой и наиболее важный источник ее силы заключался в полном банкротстве соперничавших политических тенденций и дезориентации общественного мнения. После краха Германии все движения, руководимые из Москвы, все ее инициативы стали беспрепятственно проникать в Европу, неся энергичный, объединенный и жестокий характер. Остановить же их было чрезвычайно трудно.
Тем не менее советская машина в Восточной и Центральной Европе не без слабостей.
Во-первых, она несла в себе все недостатки иностранного правления. А люди в оккупированных районах хорошо знакомы с сутью марионеточных правительств. При наличии опыта немецкого экспериментирования их уже не просто обвести, как говорится, вокруг пальца. Москве хотелось бы, чтобы лица, признающие ее руководящую роль, выступили бы в качестве независимых патриотических лидеров своих народов. Но эта надежда тщетна. За пять лет нахождения под немецкой оккупацией Европа видела значительное число коллаборационистов, так что людям, попытавшимся служить иностранным интересам, придется трудно.
Нероссийские народы воспринимали агентов Коминтерна как предателей, но ведь те выступали открыто и смело в защиту идеи, не менее универсальной и собирательной, чем христианство, и новая эта религия проникала в глубину сознания больших и малых народов. Тем не менее лица, поступившие в разное время на службу Кремлю, выражали, скорее всего, интересы русского народа, и им было трудно, хотя они и являлись согражданами народов, попавших под советское влияние, изображать из себя спасителей этих народов, когда они возвращались на родину. Правда, среди них были и прозорливые люди, но даже и им приобрести популярность в народе было непросто.
Вышесказанное усугублялось волной шовинизма и высокомерия, прокатившейся в армии и бюрократическом аппарате в связи с войной и русскими победами. Это придало советскому империализму некое свойство, мало рассчитанное на понимание и симпатию в сердцах иностранцев. Фанатики из Коминтерна, несшие светоч революционного социализма другим народам, приносили России в определенной степени большую пользу, особенно в первые дни советской власти, чем тяжеловесные и неповоротливые генералы и комиссары, ныне командовавшие в столицах стран Центральной Европы, обретя повадки царских сатрапов XIX века.
Следовало упомянуть еще и тот факт, что советская политика на захваченных территориях ненамного богаче и разнообразнее в своей конструктивной сути, чем политика их соперников. А она должна была отличаться в лучшую сторону своей дисциплиной и стимуляцией. За ней вместе с тем не стояла какая-либо великая идея, могущая воодушевить различные слои населения и сплотить их в единое политическое целое с едиными задачами. Чистый марксизм устарел, и, если его пламя еще в какой-то степени вдохновляло кремлевских лидеров (хотя это и сомнительно), они не осмеливались предложить его в качестве политической программы для Восточной Европы. Поэтому в связи с отсутствием конструктивных мыслей и идей их обращения не производили глубокого впечатления.
Призывы же к проведению решительных мер в отношении лиц, замеченных в сотрудничестве с немцами, вызывали акции краткосрочного порядка, проводившиеся без особого энтузиазма. При этом люди часто замечали, что русские использовали подобные мероприятия для того, чтобы убрать со сцены элементы, стоявшие у них на пути и мешавшие осуществлению их политических целей.
Проведение земельной реформы – не первый, но последний козырь демагогии в сельскохозяйственной стране. Эта карта могла быть разыграна только один раз, а человеческая натура такова, что вызванный этой реформой энтузиазм быстро спадал, столкнувшись с проблемами, с нею связанными. Дело в том, что она не вела к значительному росту сельскохозяйственной продукции, в которой страны Восточной и Центральной Европы нуждались столь остро. Новые же проблемы – орудия труда, жилища, вопросы транспорта, организация производства – в разоренной войной стране решались трудно. Так что эта идея могла быть осуществлена наилучшим образом таким же путем, как и в России после революции, когда крестьяне, потянувшись в города, образовали там революционный слой. Лозунг: «Мир, хлеб, земля», известный из истории советского режима, не стал ответом на сельскохозяйственные проблемы Восточной Европы.
Наконец, возникал вопрос, будет ли Советский Союз в состоянии без помощи западных держав успешно реконструировать и приводить в порядок экономическую жизнь в этих странах. Говоря об этом, я имел в виду, что народы этих стран останутся под советским влиянием.
Советская власть по своей натуре оказалась в состоянии развивать собственную экономику в полнейшем отрыве и изоляции от мировой экономики. Да, по сути дела, иначе и быть не могло. Ведь власть Москвы представляла собой полицейскую власть, в основе которой полнейшее исключение враждебного влияния и контактов. Торговые отношения между частным сектором этих стран и стран, не входивших в сферу российского влияния, поэтому резко ограничивались, что в конце концов приводило к значительным трудностям. Тем не менее не исключались возможности установления контактов в международной торговле правительственных монополий этих стран с компаниями и фирмами других стран. Однако неудержимое стремление Москвы сохранить контроль за экономическими процессами в этих странах в качестве политического средства приводило к тому, что такие монополии могли функционировать только как филиалы московских монополий, оставаясь составной частью русской экономической сферы.
