Противоречия, возникшие во время конференции в Дамбартон-Окс, как известно, разрешились на Крымской конференции в Ялте с помощью проведения различий между процедурными и политическими вопросами. Но лично мне это, как и другие свидетельства успехов в подготовке новой международной организации, не принесло удовлетворения. В личностном и интеллектуальном плане мне был чужд духовный мир мистера Халла и его коллег по Госдепартаменту. Со скептицизмом и горечью я читал об успехах дискуссий в Ялте по этому и другим вопросам. Я считал, что это – недостаточно глубокое разрешение существующих проблем, и, следует признаться, надеялся, что все это закончится неудачей. Я уверяю, что не был противником международного сотрудничества и создания всемирных организаций как таковых, но я понимал, что из любых договоренностей с русскими, принятых на основе неадекватного, с моей точки зрения, понимания сути дела, не может выйти ничего хорошего.
Перед моим возвращением в Россию в 1944 году я проанализировал мою собственную позицию в отношении нашей политики в России. Для меня, как для человека, склонного к аналитическому мышлению, было очевидно, что она строится на отсутствии глубокого понимания сути дела. Вместе с тем я не был в России несколько лет и, самое главное, не был там во время войны. Возможно, там произошли значительные перемены. Тяжелый опыт войны и сотрудничество с западными союзниками в общем военном деле принесли советским лидерам понимание нереальности марксистской доктрины о социальных антагонизмах и того обстоятельства, что возможно сотрудничество и доверие между странами, которые называют себя коммунистическими, и странами, которые себя так не называют. Видимо, они поняли: различия в социальных системах не во всем определяют взаимоотношения между суверенными государствами.
Сам я не очень надеялся, что нечто подобное имело место. Однако мои коллеги, занимавшиеся в то время российскими делами, придерживались гораздо более оптимистических взглядов на эту проблему. За время пребывания в Москве я понял, что изменений, которых я ожидал, там не произошло. Мне вскоре стало ясно, что наши планы дальнейшего сотрудничества с Россией в послевоенный период основаны на непонимании идеологических и политических особенностей, свойственных советскому руководству. Лично я понимал проблему, но в мои обязанности не входило делать какие-то разъяснения по этому вопросу, тем более что, уже принимая свой пост, я понял: он не связан с политической ответственностью. К тому же опыт моей работы научил меня тому, что в Вашингтоне никогда не проявляли должного интереса к моим оценкам, заключениям и выводам. Но в такой ситуации я не мог и безмолвствовать. В результате в сентябре 1944 года я сочинил очерк на 30 страницах, озаглавленный «Россия семь лет спустя». Этот текст опубликован в полном виде в приложении к этой книге. В нем нашли отражения идеи, выраженные позднее в моей статье «X». В этом очерке я решил предоставить американским политикам свои обширные знания, касающиеся России вообще и сталинской России в особенности. В нем я дал анализ эволюции советской внешней политики, современному положению советского правительства, а также сделал ряд предсказаний в смысле будущего развития политических тенденций в послевоенный период.
Очерк начинался с анализа влияния войны на взаимоотношения между советским режимом и народами СССР. Далее говорилось о демографических последствиях войны, а затем о расширении сферы интересов России в Восточной Европе, о соотношении сил между Россией и Западом. Я отмечал, что нельзя утверждать, будто вскоре утвердится господство России на континенте, однако происшедшие перемены означают значительное изменение соотношения сил в пользу России.
Говоря о перспективе российской экономической жизни в послевоенный период, я замечал, что советский режим будет распределять средства между тремя основными сферами – военными расходами, увеличением фиксированного капитала и улучшением уровня жизни народа, при этом исходя из главной цели – «увеличения мощи и престижа Российского государства в мире в целом».
Советские лидеры будут, писал я, добиваться своих целей путем форсированного развития тяжелой промышленности. Что касается внешней торговли, то советское правительство не будет зависеть от нее и, во всяком случае, не будет склонно ради нее отказываться от того, что считает жизненно важным для безопасности и прогресса России. Получая кредиты от иностранных правительств, русские будут считать, что правительства, выделявшие кредиты, действовали прежде всего в собственных интересах, а потому не должны вызывать в России чувства благодарности и энтузиазма.
Однако центральная часть моего аналитического очерка – вопросы внешней политики. Указав, что заботы о безопасности всегда доминировали в психологии советских официальных властей, я отметил также, что они надеялись решить проблему безопасности собственного режима с помощью распространения революционных движений в других странах, и напомнил, что после прихода Гитлера к власти Сталин стремился столкнуть между собой Германию и другие западные державы с целью обезопасить Россию от нападения немцев или, по крайней мере, ослабить мощь подобного нападения.
После того как в конце 1930-х годов выяснилось, что западные державы не собираются противостоять восточной экспансии Гитлера, Сталин смог разработать программу территориальной и политической экспансии, основанной во многом на опыте царизма, которая должна была бы обеспечить России защитную зону против нападения с Запада. Эта программа, указывал я, вдохновила заключение пакта о ненападении с Гитлером. Она же лежит в основе советских планов на первый послевоенный период. Если этого можно достичь путем сотрудничества с западными державами, тем лучше; если же нет, тогда для этой цели могут быть использованы другие средства.
Я также отметил, что, судя по успехам военных операций, Кремль располагает средствами для достижения своих целей, нравится это Западу или нет. Советские войска оккупируют почти все восточноевропейские регионы, когда война закончится.
В данных обстоятельствах, указывал я, не так уж важно, будут ли советские руководители насаждать коммунизм в странах, занятых советскими войсками. Для них важно получить власть как таковую, а форма этой власти может быть определена практическими соображениями. Для малых восточноевропейских стран, отмечал я в связи с этим, главной является не проблема коммунизма или капитализма сама по себе, а проблема выбора между реальной независимостью или прямой, или косвенной зависимостью от России.
Касаясь личности Сталина и его окружения, я выдвинул положение о том, что никто из этих людей не отождествляет свою политику и сотрудничество со странами Запада. Это те же люди, в свое время заключившие пакт о ненападении с Германией. Они были тогда враждебны США и Англии, и трудно поверить, чтобы их взгляды претерпели радикальные изменения. Для них международная жизнь имеет значение лишь постольку, поскольку она связана с безопасностью России или с ее внутренними проблемами.
Они едва ли имеют реальные представления о самой природе международной жизни и международных отношений. Поскольку принятие решений в Кремле окружено глубокой секретностью, лидеры Запада не могут узнать заранее о неблагоприятных в их отношении акциях, предпринятых какими-либо советниками Сталина, которые могут убедить его принять недружественное решение, исказив информацию о международных делах. Политики западных стран, подчеркивал я, даже не будут готовы выдвинуть какие-то возражения в подобном случае.
