Продолжая размышлять далее, я подчеркнул: если нам придется предоставить Европу коммунистам, то проблемы, которые встанут перед Соединенными Штатами, будут заключаться не только в безопасности.
В случае оставления Европы мы потеряем не только первоисточники собственной культуры и традиций, но нам придется покинуть и другие регионы мира, управляемые прогрессивными правительствами. Мы поставим сами себя в положение одинокой страны, и не только в культурном, но и политическом отношении. Для сохранения традиций и институтов нам тогда придется, образно говоря, подавать громкие свистки в темноте. Но я не уверен, что эти свистки будут достаточно эффективными, чтобы не сбиться с пути.
Понимаю, что найдется достаточное число людей, вероятно, даже среди читателей, которые скажут: вот, мол, он рекламирует силу и законность своих институтов, а также тех, кто считает: американской демократии нечего бояться европейских потрясений, а европейский опыт вообще ничему новому не научит.
Мне хотелось бы поверить, что это действительно так, что кошмары тоталитаризма касаются других народов, а американцы застрахованы от этого самим провидением. К сожалению, это не соответствует истине. В конце концов, большинство из нас – европейцы во втором или даже первом поколении. К тому же тоталитаризм ведет свою работу и в нашем обществе. Вы что же думаете, он не сумеет воспользоваться благоприятными моментами складывающейся обстановки? Ведь основная опасность заключается не в небольших группках экстремистов. Дело в том, что в каждом из нас имеется определенная, пусть даже небольшая доля тоталитаризма, укоренившаяся более или менее глубоко. И только благодаря принимаемым мерам безопасности эти дьявольские частицы остаются где-то в невидимой и неосязаемой глубине. И не думайте, что они не всплывут, если исчезнут доверительность и меры безопасности. Найдутся и такие, кто будет спать спокойно, убедив себя, что строительство здания свободы в стране завершено нашими предками раз и навсегда. Лично я предпочитаю придерживаться слов великого европейца, немецкого поэта Гёте, о том, что за свободу надо идти на бой каждый день. И в этом бесконечном процессе я не хотел бы видеть, как наша страна потеряет всех своих союзников.
Вот каковы причины нашей ограниченной интервенции в Греции. Почему же, одобряя эту акцию, я высказал недовольство языком президентского послания?
А вызвано это было прежде всего огульным характером принимаемых на себя обязательств. Суть послания заключалась в следующих, наиболее часто цитируемых постулатах:
«Считаю, что политикой Соединенных Штатов должна стать поддержка свободных народов, выступающих против подчинения вооруженному меньшинству в своих странах или же давления извне.
Считаю также, что мы должны помогать свободным народам в определении их судьбы в соответствии с принятыми ими решениями».
Такие высказывания ставили нашу помощь Греции в рамки универсальной политики и специального решения, принимаемого в специфических обстоятельствах. А это означало: так, как мы собирались поступить с Грецией, мы готовились поступить и с любой другой страной – в случае, если ей будет угрожать захват власти вооруженным меньшинством населения или давление извне.
Мне казалось весьма сомнительным, что мы, исходя из своих интересов и возможностей, станем оказывать помощь всем странам, находившимся в экстремальной ситуации. В качестве критерия, определявшего необходимость наших действий, становился лишь факт их пребывания в такой ситуации. Но ведь выяснение наличия подобной угрозы являлось только началом, но не концом процесса принятия решения. Находясь все еще в стенах военного колледжа, я обосновал необходимость оказания помощи Греции следующими обстоятельствами:
1. Рассматриваемая проблема не выходит за рамки наших экономических, технических и финансовых возможностей.
2. Ситуация, которая может сложиться в случае, если мы не предпримем такой акции, пойдет наверняка на пользу нашим политическим противникам.
3. С другой стороны, если мы предпримем такую акцию, то есть все основания полагать, что ее положительные результаты не ограничатся пределами только одной Греции.
Вместе с тем я подчеркнул, что эти соображения не обязательно касаются других регионов. Сомнения в этом плане вызывал, например, Китай. И коль скоро это так, то зачем заявлять, что единственным доказательством и критерием необходимости нашего вмешательства было наличие угрозы «захвата власти вооруженным меньшинством населения или давления извне»?
Если бы я рассматривал послание Трумэна сегодня, то к перечню требований я отнес бы обязательное согласие и способность народа страны, которой угрожают, принять и опереться на предлагаемую помощь при отражении прямой и косвенной агрессии, а не сидеть сложа руки и не возлагать тем более ведение самой борьбы на нас. В тексте послания следовало бы подчеркнуть, что мы намеревались защитить в Греции демократический характер институтов страны. В последующие годы мы считали необходимым помогать целому ряду режимов, которые вряд ли подходят под квалификацию истинно демократических. Было бы глупо полагать, что они целиком соответствовали названному выше критерию. Подобные упущения лишь подкрепляют мое критическое отношение к языку послания, вольно его трактовавшему.
В своих опасениях я был не одинок. Ачесон, например, попытался разъяснить членам конгресса, что сказанное президентом является, по сути дела, незаполненным бланком. А на заседании сенатского комитета по иностранным делам 24 марта 1947 года он заявил: наша готовность оказывать помощь другим странам не означает, что она будет такой же, как это предусмотрено для Греции.
«Любой запрос иностранного государства об оказании ему помощи, – пояснил он в своем выступлении, – должен рассматриваться в соответствии со сложившейся там реальной обстановкой». И нам придется выяснить, действительно ли эта страна нуждается в помощи, совпадает ли ее запрос с американской внешней политикой, является ли он искренним и насколько эффективной окажется помощь Соединенных Штатов в решении проблем, вставших перед страной. Поэтому я не могу сказать с уверенностью, что наше правительство сочтет необходимым обязательно помогать какой-то другой стране, оказавшейся в ситуации, похожей на греческую.
Тем не менее недостатки, о которых упоминалось, исправлены не были. В течение двух последовавших декад среди большинства членов правительства преобладало мнение, что страны, обратившиеся к Америке за помощью, должны доказать, что им действительно угрожает коммунистическая опасность. А поскольку почти в каждой стране имелись пусть даже немногочисленные коммунистические партии, подобное утверждение могло завести нас слишком далеко. С течением времени отношение не только правительства, но и народа к упомянутому утверждению практически не изменилось. В 1960-х годах события в Юго-Восточной Азии показали реальное наличие коммунистической угрозы, вызвавшей ответную реакцию американцев, связанную с ужасными последствиями, которые мы в 1947 году себе даже не представляли.
Во многих случаях как до, так и после эпизодов, связанных с Грецией и Турцией, меня поражала та антипатия американцев, с которой они принимали решения по специфическим проблемам, и их постоянное стремление к выработке универсальных формулировок или принятию доктрин, призванных прикрыть и оправдать некие конкретные действия. Нам, естественно, не нравится дискриминация, но мы стремимся установить такие общие нормы, при обращении к которым даже не требуется индивидуального решения. Оно принимается автоматически в зависимости от того, в какой степени те или иные обстоятельства соответствуют этим нормам. Мы предпочитаем придать общий смысл решениям, считая, что они подойдут и к различным мелким и ограниченным случаям. Нам было недостаточно того, что обстоятельства потребовали нашего вступления в Первую мировую войну, понадобились (видите ли) специфические причины для этого: наше военное участие преследовало цель сделать мир (и не менее того) «безопасным для демократии». И во Вторую мировую войну нападение на нас японцев в Перл-Харборе и даже объявление нам войны японским и германским правительствами побудили нас сначала разработать Атлантическую хартию, прежде чем приступить к военным действиям. Нечто подобное произошло и в послевоенный период, когда многие американцы просто разделили мир на компоненты коммунистического и «свободного» мира, чтобы избежать специфической идентификации каждой отдельной страны в обоих лагерях, и подобрать общие формулировки для определения отношений с ними. В этой связи мне представляется, что периодические пререкания и споры в конгрессе, связанные с ежегодными биллями по оказанию помощи и решением вопроса, стоит ли продолжать помогать тем или иным странам, а также о формах помощи и отношению к странам «коммунистическим» и в которых «отмечаются признаки тайного сговора с коммунистами», преследовали цель определения категории этих государств и нахождения единообразного подхода к отношениям с ними. Конгрессменам редко приходила мысль, что президент и госсекретарь также могли бы поломать свои головы над решением этих проблем.
