Такое развитие событий изменило коренным образом международное положение, как это предусматривалось концепцией сдерживания и было показано в моей статье. Исходя из ее основных положений, можно констатировать, что китайско-советский конфликт был, по существу, как раз мерилом доктрины сдерживания. Он не только не аннулировал ее первоначальную оригинальную концепцию, но и расставил по местам все аспекты самой проблемы.
Попытки перечисления всех аспектов «доктрины сдерживания» применительно к ситуации, сложившейся после китайско-советского конфликта, и, в частности, к понятию «коммунизм» без рассмотрения всей его специфики, не дали бы правильного представления о проблеме в целом и потому предприниматься мной не будут. Нынешнее понятие «коммунизм» не соответствует этому термину времен 1947 года. В настоящее время осталось всего несколько национальных режимов, которые придерживались радикального марксизма и проводили свою политику, исходя из тех или иных марксистских концепций.
Поскольку меня считают автором «доктрины сдерживания» 1947 года, могу сказать, что она потеряла много рационального после смерти Сталина и развития советско-китайского конфликта. Решительно отрицаю свое авторство и считаю нецелесообразным и неправильным применение этой доктрины сейчас к ситуациям, к которым она не имеет да и не могла иметь прямого отношения.
Глава 16
ЯПОНИЯ И МАКАРТУР
Работа, проделанная группой планирования по подготовке программы возрождения Европы, носила, как мы видели, весьма срочный характер. Она охватывала потребности целого географического региона. Требования, предъявлявшиеся к нам, были такие, что мы до окончания ее не имели ни времени, ни возможности отвлечься на что-нибудь еще. Лишь в конце лета 1947 года мы смогли вздохнуть свободнее, осмотреться и попытаться разобраться в положении Америки, занимаемом ею в мире.
По прошествии некоторого времени мне стало ясно, что образовались два региона наибольшей опасности, ответственности и возможностей для нас – Западная Германия и Япония, находившиеся обе под оккупацией. Это были центры и крупнейшие индустриальные комплексы соответственно – на Западе и Востоке. От их возрождения зависела реставрация стабильности в Европе и Восточной Азии. Для установления соответствующего равновесия сил в послевоенном мире было необходимо, чтобы они не попали в руки коммунистов, а их громадные ресурсы использовались бы только в конструктивных целях.
В этих двух регионах – в Японии, где верховное командование осуществлял генерал Макартур, и в нашей зоне, в Западной Германии, – правительство Соединенных Штатов несло за все полную ответственность. Мы не только взяли ее на себя в качестве победителей, и она носила характер диктатуры, но и сознательно сняли с бывших наших противников малейшую ответственность за происходящее. Вместе с нашими союзниками мы были теоретически в состоянии контролировать как внутреннее развитие, так и внешние связи обоих этих регионов. В отличие от других частей мира здесь нам не приходилось противостоять местным суверенным правительствам, которых было бы необходимо увещевать, обхаживать или оказывать на них давление, прежде чем мы добились бы того, чего хотели. Как говорится, «пирог тут был нашим» и нам оставалось только нарезать его.
Однако, смотря на происходившее в мире в 1947 году с позиций Госдепартамента, можно отметить несколько тревожных факторов.
Первый заключался в том, образно говоря, что две важнейшие наши фигуры на шахматной доске мировой политики оказались почти виртуально неуправляемыми ни Госдепартаментом, ни даже президентом. Командующие американскими войсками в оккупированных странах (Японии и Западной Германии) занимали весьма независимое положение, являясь законом самими для себя. Политика Госдепартамента, направленная во время войны на всемерную поддержку военных, оказалась неизменной и в послевоенный период времени, когда они стали обладать наряду с силой еще и неограниченной оккупационной властью за рубежом. Если командующие и обращались в Вашингтон по каким-либо вопросам, то – в военное министерство и главным образом, как я полагаю, в управление по гражданским делам. Но как мы убедились, рассматривая его деятельность, связанную с работой Европейской совещательной комиссии, оно, пожалуй, более всех других правительственных агентств и учреждений было настроено на всемерное сотрудничество. Но даже и в этих редких случаях, как нам казалось, командующие обращались лишь тогда, когда чувствовали необходимость поддержки со стороны высших государственных инстанций при принятии щекотливых и противоречивых решений, за которые они не хотели брать на себя исключительную ответственность. Во всех других случаях контроль за их деятельностью осуществлялся военным министерством не намного лучше, чем Госдепартаментом.
Эта особенность исходила из того обстоятельства, что командующие «имели», образно говоря, по две шляпы – одну американскую и другую – международную.
Они выполняли, с одной стороны, директивы американского правительства, а с другой – международные соглашения, принятые союзниками. Оказавшись под давлением обстоятельств, они быстро, как говорится, «меняли» шляпы. Такая быстрота и ловкость позволяли им не подчиняться некоторым приказам Вашингтона, если они противоречили их собственной точке зрения и склонностям.
Так что главная трудность заключалась не только в том, как указывать командующим на необходимость что-либо делать, но и выяснять, чем же они в действительности занимались. В Германии эта проблема выглядела несколько проще, так как Госдепартамент имел там своего представителя в лице посла Роберта Мэрфи, профессионального дипломата с большим опытом работы, способного непредвзято судить о делах и людях и обладавшего престижем. Поэтому нас постоянно и хорошо информировали о том, что там происходило. Значительно хуже обстояли дела в Японии. Макартур порой не хотел даже прислушиваться к советам и рекомендациям Госдепартамента по политическим проблемам своего региона. Все имевшиеся в то время линии связи шли через военное министерство. При штабе Макартура в Токио находился представитель Госдепартамента, но как бы в подчиненном положении – возглавляя нечто вроде протокольного отдела. В связи с этим его доступ к информации, возможности выхода на связь с Госдепартаментом и иные аспекты были весьма ограниченными. Правда, эти недостатки отчасти компенсировались, насколько это позволяло, личными качествами человека, проработавшего в Японии с 1947-го по 1952 год, – Уильяма Зебальда, опытного и способного сотрудника нашего департамента, хорошо знакомого с японскими делами.
Трудности контроля за деятельностью командующих усугублялись еще и тем, что они напрямую обращались к общественности и конгрессу. К тому же они были радушными хозяевами для всех, кто посещал их «вотчины». Без их одобрения и поддержки работать там представителям прессы было трудно. Даже известные личности волей-неволей становились их гостями, находясь в полной зависимости от них в вопросах размещения и транспорта. Так что, покидая эти страны, они сохраняли чувство личной обязанности к командующим за проявленное по отношению к ним гостеприимство и обходительность. По сути дела, командующие чувствовали себя полновластными хозяевами и даже князьками, как в стародавние времена: их благожелательный кивок открывал многие двери, без чего журналисты, конгрессмены и официальные лица не могли никуда попасть и получить реальное представление о положении дел и характере оккупационной политики в этих странах.
