Наша группа с удовольствием работала в течение мая и июня над поставленными вопросами, привлекая консультантов со стороны. Материал должен был послужить основой для обсуждения не только нашим правительством, но и правительствами Англии и, как я надеялся, Франции.
Сами же себе мы поставили еще и такой вопрос: в каком географическом районе и при каких условиях членства хотели бы мы видеть движение к объединению Европы, в течение какого периода времени и насколько далеко оно должно было зайти?
В начале июля я смог наконец представить госсекретарю наработку по упомянутым вопросам и высказать свое личное мнение. Говорю о «личном мнении», так как далеко не все наши консультанты и даже некоторые сотрудники группы планирования были с ним согласны. Во всяком случае, я поступил так, как считал необходимым. Не мог же я отправиться в Англию для обсуждения вопросов, с которыми сам был не согласен. Ведь при возникновении дискуссий мне пришлось бы выступать их адвокатом. Исходя из этих соображений, я положил перед госсекретарем документ, отражавший мою собственную точку зрения. Его я потом взял в Европу.
Теперь я хочу отметить основные положения этого документа.
Вначале я коснулся вопроса: действительно ли необходима унификация Европы, исходя из предпосылки ее экономического возрождения, как это обычно принято считать в Вашингтоне? Ответ на этот вопрос был отрицательным, поскольку я не видел реальных доказательств обратного. Однако унификация требовалась для создания условий успешного решения германской проблемы. При этом я повторил соображения, о которых говорил в предыдущей главе. Идея нового раздела Германии была нереалистичной, так как, поставив ее в условия решения своих национальных идеалов и стремлений при наличии национально-суверенной раздробленности, достигалось бы реальное повторение версальского решения этой проблемы. Поэтому только та или иная форма европейской федерации могла бы обеспечить ей определенное место в европейском сообществе, вполне для нее приемлемое при соблюдении общей безопасности.
Затем я проанализировал возможные организационные и географические варианты основ европейского единства и оценил позиции различных правительств, которые станут действовать в новых условиях, подчеркнув, что идея унификации стран, расположенных по обе стороны Атлантического океана, с их традиционно запутанными отношениями, не вызывала большого энтузиазма. Гораздо больший энтузиазм проявляли страны, расположенные внутри континента, воспринимавшие германскую проблему особенно болезненно. Вместе с тем я рассмотрел и проблемы, связанные с Великобританией, оценив ее сдержанность по отношению к континентальному союзу как вызванную серьезными и вполне обоснованными причинами. Поэтому если она и сделает какие-то шаги в этом направлении, то они все равно не будут далеко идущими. Вполне очевидно, что Англия не пойдет на такой союз, в котором не были бы представлены Соединенные Штаты и Канада как гаранты реального обеспечения суверенности вошедших в него государств. Британская сдержанность и нерешительность будут вместе с тем представлять собой препятствие, далее которого объединение и унификация продвинуться не смогут. Именно это препятствие, подчеркивал я, не позволит обеспечить реальный суверенитет различных стран и решить германскую проблему. Лишь при условии нашего вместе с Канадой участия в этом союзе можно рассчитывать на успешное преодоление целого ряда аспектов британской сдержанности, да и то не всех. Я хорошо понимал, что нам с канадцами следовало идти именно этим путем.
На другом конце спектра проблем стоял вопрос возможного отношения к такому европейскому союзу восточноевропейских стран, находившихся под советским влиянием. Было ясно, что в данный момент вопрос об их ассоциации с союзом даже не стоило и рассматривать. Но как будет обстоять дело в отдаленном будущем?
Большинство специалистов, с которыми мы консультировались, рассматривали раздел Европы как совершившийся акт, окончательный и неизменный, и склонялись вообще не включать восточноевропейские страны в число проблем, стоявших перед нами, предпочитая заниматься только вопросами Западной Европы и Северо-атлантического альянса. (Мне представляется, что их позиция была непоследовательной и противоречивой, поскольку на вопрос, какой должна быть наша политика в отношении восточноевропейских стран, они обычно отвечали, что нам следует попытаться побудить их отойти от советской ориентации и «привлечь на нашу сторону». При этом они не имели никаких серьезных намерений по разработке и созданию таких организационных структур, в которых эти страны могли бы найти подходящие для них места даже при соответствующих условиях.) Поскольку возможность ослабления влияния Советов на Восточную Европу просматривалась в очень отдаленной перспективе, то народы, ее населявшие, оказались бы практически вне сферы наших планов и деятельности в деле будущей организации европейского сообщества. Любая концепция, не предусматривавшая занятие ими соответствующих мест в такой организации, подчеркивал я, означала бы оставление их без нашего влияния, не предоставляя даже теоретической альтернативы возможности их нейтрализации и изоляции от контроля России. К тому же такая концепция означала бы длительный раскол Европы.
Вместе с тем я видел, что эти люди и не собирались рассматривать наше членство и членство канадцев в атлантическом альянсе. Будучи занятыми проблемами нацистского и коммунистического влияния в Европе и ожидаемыми социальными изменениями, они вряд ли были в состоянии, по крайней мере в ближайшее время, осознать и поддержать не только идеи англо-американского сотрудничества, но и политику и поведение правительства. На мой взгляд, они скорее готовились пойти на создание союза континентальных европейских стран с вовлечением в него Великобритании, но без участия Соединенных Штатов и Канады. Вынашиваемая же ими, с другой стороны, идея создания федерального союза, который простирался бы от Сан-Франциско до Восточных Карпат и Припяти, представлялась мне вообще фантастической.
Из всего вышесказанного я делал вывод, что нашей целью должно являться создание континентального союза с включением в него Великобритании с тем, чтобы Германия вошла в состав чего-то большего, чем она сама, – союза, поддержанного нами и канадцами, союза, носящего чисто континентальный характер, не имеющего ничего общего с атлантическим пактом, в который со временем при возникновении определенных условий могли бы войти небольшие страны Центральной и Восточной Европы. Я не считал, что нечто подобное может произойти в ближайшее время. Главное и существенное – сделать управляемым движение к европейской унификации и достичь в конечном итоге стабилизации Европы. Далее в документе подчеркивалось, что все мероприятия, проводимые в рамках создания западноевропейского сообщества, должны носить предварительный характер и Америка должна брать на себя военные обязательства, адекватные советским. Это не означало, что американские войска будут оставаться безучастными ко всему происходящему, а действовать в зависимости от поступков русских. Проще говоря, это означало, что наша военная гарантия безопасности западноевропейских стран должна была оставаться гибкой и маневренной вплоть до достижения других соглашений по Европе.
Хотя это и непосредственно не отражалось в документе, неотъемлемой его составляющей являлись еще две предпосылки, о которых я говорил со всеми заинтересованными лицами при ведении дискуссий. Первая из них – положение о том, что немцы, внося определенный вклад в дело обороны Западной Европы, должны оставаться вне НАТО и не иметь собственных вооруженных сил. Вторая – мысль о том, что основной силой движения к политической унификации на континенте, которая должна иметь решающее влияние в рамках создаваемого федерального союза, должна, несомненно, являться Франция.
