«А сны твои – они бывают вещи?
Иль попросту все мчится колесом?»
«Да как сказать, те – вещи, те – зловещи».
Я слышал, что сны сбываются, но в обратной перспективе, – долгих лет ему жизни. В моем представлении он так и остался тринадцатилетним мальчиком, и я за него беспокоюсь, как когда-то в Венеции на пляже, когда он потерялся и мы с Леной думали, что недосмотрели – утонул.
Уж лучше пустячные сны, чем ужастики.
Снится, что закончил рассказ, который не начинал. Проснулся в диком возбуждении – физическом, я имею в виду. А сегодня про башню с лифтом внутри, там, в каморке, живет девушка. Выходя из лифта, подваливаю к ней, а она отнекивается, и я не особенно настаиваю, а потом переживаю, что обидел, надо бы настойчивее, ломака, а она объясняет, в какие дни Бог велел нам зачинать ребенка, чтобы был большим, как башня. Чуть позже или раньше – получится недомерок.
Или такой вот сослагательный сон днем. Встречаю теперешнюю Лену у какого-то больничного корпуса на скамеечке, но не был на ней никогда женат. Прощаюсь, целую, возвращаюсь, не могу нацеловаться и дико переживаю, что так на ней и не женился, всё врозь, просыпаюсь в отчаянии и чувствую, что Лена с кем-то на телефоне. Хватаю трубку, Жека говорит о двойной операции, ему предстоящей, – грыжа и иссечение семявыносящего протока по настоянию жены, чтобы та не беременела. Я отговариваю, аргументируя, что поздно: две операции после перенесенной им болезни – тяжело (ослаблен), и только сам человек и Бог хозяева тела, а не жёны. Короче ссоримся по телефону. Наяву. А во сне мы с Леной не женаты, и ни у нее, ни у меня нет детей.
В тот же день – опять наяву – ссора с Леной по мелочовке.
Мне снятся телефонные звонки, которые меня будят. На этот раз оказался дверной: почтальон принес корзину с яствами к дню рождения. В моем возрасте уже поздно замалчивать свой возраст, а то дадут больше.
И еще один – дневной – сон: Некто, безликое высшее существо, говорит мне, что, пока не поздно, есть шанс родить нам с Леной еще одного ребенка. А мы – в реале и во сне – отказывались от этой возможности, потому что, отдав дань природе (Жека), решили (я решил), что еще одно деторождение поставит крест на писательстве Лены. А тут такое предложение со стороны Бога, в которого я не так чтобы очень верю. Когда верю, а когда – нет. Как одна рыбка спорит с другой: «Ну, хорошо. Допустим, Бога нет. А кто тогда воду в аквариуме меняет?» Короче, такой бонус от Бога, который то ли есть, то ли нет. «Напиши „Житие Владимира Соловьева“, – шучу я. – Псевдоним – Елена Кириллица, а еще лучше – Елена Глаголица, эпиграф – „Глаголом жечь сердца людей“, подзаголовок – „От крематория к колумбарию“». Рассмешить я ее еще могу, а уестествить? А Богу в том сне отвечаю, что поздно. Но Он говорит, что надо приложить усилия именно в те дни, когда созревает яйцеклетка, и все такое прочее. Бред какой-то. Ср. с историей Авраама и Сарры.
Если слова во сне ясны и отчетливы, а говорящего не видно, значит, произносит их Бог, считал Маймонид, а ему можно верить. Кому еще?
Снится пожар, я выношу Лену на руках, но роняю, а когда прихожу в себя в больнице, спрашиваю про Лену. Мне: «Плохо». – «Умерла?» – «Да». Но потом оказывается, что это я врач и отвечаю кому-то: «Да». В последнее время, после того как Лена сломала руку, почти все сны с ней или в ее присутствии.
Она боится тринадцатого числа, особенно если приходится на пятницу, но иногда она в таком подавленном состоянии, что мне хочется ей сказать:
– У тебя вся жизнь тринадцатое число.
А моя? Депрессия в нашем возрасте – адекватная реакция на жизнь. Как и в любом другом возрасте, если помнить о том, чем жизнь кончается. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» И все еще продолжаешь сниться?
Но и живьем в гроб не ляжешь. Самоубийство отпадает по причине ненадежности либо безвкусицы всех доступных мне способов, а самый достойный, пулю в лоб – где взять пистолет? И в какой висок вдарить – Бродский прав. Хороший библиотечный анекдот на этот сюжет:
– Где я могу найти книги о самоубийствах?
– На пятой полке слева.
– Но там нет ни одной книги.
– А их никто и не возвращает.
А кому завещать русские книги, которые давно уже из современных, когда ты их покупал, стали антикварными и дышат на ладан, страшно дотронуться – обратятся в прах? А мои собственные? Беспросветное будущее. Всяко, предпочел бы кремацию, но без всяких там колумбариев с почтовыми ящиками на стенах. Или пусть подвесят в гамаке, как австралийские аборигены, но там у них, правда, баобабы. Что делать, если на гроб у меня посмертная клаустрофобия?
У моего приятеля работает на компьютере некий тип, и, как все гении в одной узкой области, он, мягко говоря, несколько наивен во всех остальных. Само собой, маменькин сынок, эмоционально недоразвит, босс называет его «полчеловека». «Вы здесь или вас нет?» – спрашивает гений в трубку, когда звонят, даже если это жена. Или: «Босс в уборной». Он упал в обморок, узнав, что женщина, в которую был молча влюблен, вышла замуж: у меня есть рассказ на аналогичный сюжет – «Молчание любви». Меня он часто выручает, когда я не могу раскрыть полученное по электронке послание. Так произошло и на этот раз, когда пришли обложка и титул моей книги «Как я умер», на что он резонно возразил:
– Так вы же еще не умерли.
– Но умру. Надо готовиться заранее.
– Умрете – тогда и напишете.
Кто знает, может, он прав? А что там еще нам останется делать? Лучшее место для сочинения мемуаров. Вот, из последних сил пишу: теперь я, как Золушка, мечтаю, чтобы пришла добрая фея и доделала за меня мою работу, хотя немного осталось, приходится самому вкалывать, потому что волшебниц больше нет – ни добрых, ни злых.
– А когда они были? – спрашивает Лена с грустью.
– Во времена Золушек, – отвечаю.
А про себя думаю: допишу там, если не успею здесь.
Один приятель советует взять с собой на всякий случай авторучку.
Я:
– Там что, нет компьютеров?
Миша Фрейдлин, хоть женат второй раз, говорит, что по природе холостяк. Сейчас он эмигрировал в детство и снова коллекционирует марки, но бизнесмен в нем победит, и при удачном случае он их загонит. А я дошел до того, что путаю свое детство с детством Жеки, и наоборот.
Тем временем неистощимый Миша выдает остроту за остротой, веселя мое сердце. Это он вывел гениальную формулу гостеприимства, рассказывая о гостях у них на даче:
– Я был счастлив, когда они приехали, и я был счастлив, когда они уехали.
Его же (или позаимствованные?):
– Собаке – собачья жизнь.
– В центре урагана всегда тихо.
– Новости не становятся горячими, если их подогреть.
– Каждый человек – еврей, пока не докажет обратное.
Есть, наверное, нечто анекдотическое в таких вот пожилых откровенностях, но все в этом мире шиворот-навыворот, включая французский трюизм, потому что на самом деле все наоборот: если бы старость знала, если бы молодость могла. Я всемогущ именно теперь, когда точно знаю, что ничего не знаю. Привет известно кому.
