ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Разве дело в любви – нелюбви, если ты снова о Пекуровской? Зачем с такой ненавистью обрушиваться на безответного покойника?
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Как сказал Парамонов про Сережу, не дает мне покоя покойник.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А кому он дает покоя? Я о писательской братии. Зависть как творческий стимул: Ефимов, Попов, Парамонов, Ася Пекуровская, Вика Беломлинская, Люда Штерн – имя им легион! То, что Салман Рушди назвал the power of negative influences – силой негативных влияний.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Всеми этими авторами движет негативное вдохновение. Они пишут свои завидущие тексты про Сережу «враждебным словом отрицанья». Хотя это вовсе не значит, что все они лишены таланта. Скажем, Валера Попов был когда-то классным рассказчиком, Ася Пекуровская – тонкий филолог и психоаналитик, Боря Парамонов – яркий стилист. Этого у них не отнимешь, да и зачем? Про других не скажу. Но зависть – это удел не только бездарей. Того же Сальери взять…
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Ты опять упрощаешь. Ими движет не только зависть, но еще и обида на Сережу. Люда Штерн пишет, что «ради укола словесной рапирой он мог унизить и оскорбить. И делал это весьма искусно».
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Униженные и оскорбленные! Сколько их?
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Тьма-тьмущая! Не смейся, пожалуйста, но обиженная и оскорбленная Сережей Люда Штерн сосчитала: «Он обидел столько друзей и знакомых, что не только пальцев на руках и ногах, но и волос на голове недостаточно. Кажется, только Бродского пощадил, и то из страха, что последствия будут непредсказуемы».
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Плач Ярославны! Вот наше преимущество перед другими его знакомцами. В отличие от них, нас обида не гложет, мы не плачемся и не клевещем. Нас он никогда не обижал и, в отличие от Бродского, вовсе не из боязни последствий. И зависти к нему я никогда не испытывал. Он сам как-то мне сказал, что я единственный, кто радуется его публикациям в «Нью-Йоркере» – остальные аж обзавидовались. Вот почему прямая наша обязанность, наш долг перед покойником – защищать Довлатова от злобы и клеветы. Главный импульс нашей книги о нем.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А то все прямо как с цепи сорвались! Парамонов таки нашел выход своей зависти и, дабы нейтрализовать Довлатова, причислил его к масскультуре. В смысле, каков поп, таков и приход. Соответственно – наоборот.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Близко к Дмитрию Быкову: «сознательно выбранная облегченность». Он же: из-за эмиграции и оторванности от родины Довлатов так и не стал большим писателем. Что мне это напоминает? А, Мериме, который не захотел стать великим писателем, – характеристика современника. Как и Довлатов, Мериме шел по «облегченному» пути: «Я не люблю вдаваться в излишние подробности и рассказывать читателю то, что он легко может вообразить…» Дальше других пошел Владимир Бондаренко и в «Нашем современнике» написал о «плебейской прозе Сергея Довлатова» – статья так и называется. Вот цитата: «В сущности, он и победил, как писатель плебеев». А кто прозвал его «трубадуром отточенной банальности»? Круто!
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Что тут крутого? В том же упрекали Зощенко – что он писатель обывательский. В таком случае защитим обывателей, к которым принадлежит большая часть народонаселения, а потому рассказы Зощенко были так популярны у читателей. Даром, что ли, Мандельштам требовал памятников для Зощенко по всем городам и местечкам Советского Союза или, по крайней мере, как для дедушки Крылова, в Летнем саду. Не той же разве природы нынешняя популярность Довлатова?
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Памятников ему пока нет, но мемориальные доски открыты – две в Питере и по одной в Таллине и Уфе. Дом-музей в Пушкинских Горах. Улица в Нью-Йорке, по которой мы с ним столько ходили! У меня так и называется статья в «Комсомолке» – «С Довлатовым по улице Довлатова». Безотносительно к его критикам, их главный упрек ему соответствует действительности и Довлатова нисколько не умаляет. Шекспир и Диккенс – тоже явления масскультуры. Каждый – своего времени. И обращение Шекспира к массовой аудитории нисколько не снимало таинственности с его пьес. У Довлатова-писателя есть своя тайна, несмотря на прозрачность, ясность его литературного письма. А вспоминальщики и литературоведы сводят к дважды два четыре. Он идолизирован и превращен в китч.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Довлатовым сейчас удивить читателя невозможно. Разве что дать его вверх ногами.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Или вниз головой.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Что одно и то же. Сережа сам писал: «Пятый год хожу вверх ногами». Имея в виду, правда, Америку – по отношению к России.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А это значит, что и в России он ходил вверх ногами – по отношению к Америке. Так и прожил всю жизнь – вниз головой, вверх ногами. Не зря же мы назвали нашу первую книжку о Сереже – «Довлатов вверх ногами». А эту как назовем? «Тайна Довлатова?»
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А может, «Трагедия веселого человека»? В твоем фильме «Мой сосед Сережа Довлатов» с его нью-йоркским видеорядом показан именно трагический герой. Начиная с пролога у Сережиной могилы на еврейском кладбище в Куинсе.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Да будет так! А с подсказки нашего издательства – «Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека». Представляешь, он видел это кладбище из своей квартиры на шестом этаже. Его могила – в десяти минутах езды от его дома.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Потом Сережин кабинет, точнее, уголок, который он вычленил из гостиной и сам превратил в микромузей с фотографиями и рисунками на стене.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А настоящего кабинета у него никогда не было. Писатель без кабинета! Гнетущая теснота семейного общежития. Я бы не выдержал. Только вот этот уголок с пишущей машинкой – единственный островок свободы.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Вот Лена Довлатова в твоем фильме и ведет зрителей по этому виртуальному кабинету, а теперь музею. Как заправский гид. Что в этом фильме хорошо, так это его личная, домашняя интонация. Как тебе удалось разговорить Лену, да еще перед камерой?
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Не удалось. Мы ходим вокруг да около. По жизни Лена интровертка. К тому же за парадный подъезд и против черного хода. В том интервью я ее пытаю: Лена, вы столько всего знаете: семейная жизнь, споры, ссоры, склоки, скандалы; прессую ее Пастернаком – жизнь, как тишина осенняя, подробна. Лена – мне: «Наша жизнь с Сережей была замечательная». Ну да, мне ли не знать! Из ее собственных жалоб, когда Лена, помню, говорила, что мечтает о независимости, и втайне от Сережи просила помочь с покупкой машины. Когда Лена, со слов Сережи, схватив маленького Колю, убегала из дому, и мы с ним день-два спустя, гуляй – не хочу, до глубокой ночи засиживались у него в опустевшей квартире и вели наши бесконечные мужские разговоры, у меня уже глаза слипались, а Сережа не отпускал, и только Нора Сергеевна изредка наведывалась в кухню и говорила что-то вроде: «Хорошо хоть, не с б**дем. Чай заварить?» Сколько раз она мне, бывало, звонила и жаловалась на сына, типа: «В большом теле – мелкий дух». Гриша Поляк – а уж Гришуле все было доверено, семейный чичисбей, – сколько я знаю с его слов подробностей довлатовской семейной жизни, но боюсь Лену задеть, вот и вынужден помалкивать.
