Мелькнул, было, луч надежды, когда пару лет тому телевизионщики вспомнили повесть «Один как перст» и заказали сценарий. Приличный аванс отвалили. Завязал с зеленым змием и с головой окунулся в работу. Не поверите: плакал над собственным текстом, как будто не я, а кто другой писал. Кто меня тогда подвигнул на эту печальную повесть о крутом меланхолике на грани самоубийства? Сам-то я как раз был тогда счастлив – по личным и литературным обстоятельствам. Как будто предчувствовал, что жена запрезирает и начнет шалавиться, да она и пошла не за меня, а за членский билет Союза писателей, вот и живем теперь открытым браком, а слава, едва задев своим крылом, улетит. Сопьюсь – чертики начнут являться гурьбой, и так прочно буду позабыт, что некролог напечатают при жизни: есть я, нет меня – без разницы.
Как и следовало ожидать, с телепостановкой сорвалось. Еще один упущенный шанс. Пошла мода на литературно-исторические реконструкции: «Доктор Живаго», «Колымские рассказы», «В круге первом». Снова меня обошли, но не свои, а предшественники и мертвецы. Оказался опять за бортом, ничего мне больше в этой жизни не светит. Жить неохота и умирать не хочется.
Вот что я думаю. Человек всю жизнь работает на свой некролог, а так ли уж он важен? Даже если там не черная дыра, а нечто нам неведомое, то и тем неведомо, что осталось здесь? Читают ли покойники свои некрологи? Какое им дело до их посмертной славы? Мне – никакого. Какого черта тогда пишу этот некролог? Кому он нужен, когда мне самому не позарез?
Хоть и набил руку на рассказах, но вот этот не вытанцовывается: повторяюсь с прежними. Можно бы так и оставить в жанре неоконченного рассказа, с отточиями, sapienti sat, а у меня рассказы есть стоящие, не на дураков рассчитаны, пусть будет – некролог себе заживо. Или подождать восьмидесятилетия? Восьмидесятилетний шестидесятник? Шестидесятники-октогенарии? Жалкий оксюморон. Да и кто выживет и доживет? Да и зачем? Или лучше шестидесятники-октогении? Ха-ха! Вот кого среди нас не было, так это гениев. Гений пришел потом и всячески открещивался от нас, шестидесятников, принадлежа в самом деле к другому поколению – по рождению, по дебюту, даже по преждевременной смерти. А за ним уже не дуло: торичеллиева пустота. Ну да: Бродский. Хорошо хоть, я не пиит, а то вся поэтическая братия ударилась в трагедию, когда ему с Нобелькой подфартило, а не им.
До восьмидесятилетия не доживу – не выживу. Да и зачем? И так живу заемные годы – слямзил у Бога. А умру от цирроза печени, как и положено таким отпетым алкашам, как я.
Есть, правда, один выход, но самоубийством надо кончать в молодости.
Елена Клепикова
Валерий Попов: Жизнь не удалась. Из-за Довлатова
…Когда в России стали огромными тиражами издаваться его книги, у нас был шок… Он заменил собою всех нас.
Валерий Попов о Сергее Довлатове
Пусть Пушкин и оклеветал Сальери, обвинив литературного персонажа под этим именем в отравлении Моцарта, которое реальный Сальери, сам талантливый композитор и друг гения, не совершал, но его имя стало нарицательным, как обозначение черной зависти, а та толкает человека на самый смертный из смертных грехов: убийство живого человека. А можно ли из зависти убить мертвого человека? До недавнего времени это никому не удавалось, а потому предпринятую попытку убить овеянного всероссийской славой Сергея Довлатова спустя два десятилетия после его смерти следует счесть беспрецедентной.
Впрочем, все в этой истории из ряда вон.
Начать с того, что это попытка не первая. Покойник – мишень, каких поискать. Один здешний, как его метко назвал Бродский, радиофилософ – ну да, широко известный в узких кругах – так прямо и говорит: «Не дает мне покоя покойник» – и зачисляет Довлатова по разряду масскультуры.
Другой маргинальный литератор-юзер меркантильно утилизует вражду с Довлатовым себе в карман, публикуя свою переписку с ним.
Дилетанствующая и самоупоенная литературная дама тщеславится «нетривиальными отношениями» с Довлатовым, хотя что может быть тривиальнее секса, тем более сам Довлатов не придавал большого значения постельным отношениям «без божества, без вдохновенья»?
Куда дальше, если даже его первая жена выпускает разоблачительную о своем бывшем муже книжку, где перечеркивает его литературный дар, сводя его к эстрадному трепу, к тому же из вторых рук, а потому плагиат!
Самовосхваление за счет критики, а то и вовсе отрицания Довлатова. Однако всех перещеголял и побил все рекорды – немедля в Книгу Гиннесса! – престижный и влиятельный у себя в Питере, из «литературных генералов», президент Санкт-Петербургского отделения русского ПЕН-клуба, лауреат местных премий, включая премию Довлатова, а теперь еще глава ее жюри Валерий Попов.
Наступление на Довлатова он начал вскоре после его смерти, поначалу в иронической форме. Когда его спрашивали, знал ли он, с каким великим писателем был знаком в Питере, отделывался шуткой, хотя зависть уже ела его поедом:
– Нет, это он после смерти так обнаглел.
Хорошая мина при плохой игре?
Потом, однако, эта маска была сброшена, Валерий Попов окончательно оборзел и повел планомерную атаку на литературного соперника с открытым забралом.
В 2010 году в знаменитой серии «Жизнь замечательных людей» появилась книга Валерия Попова «Довлатов». Раскрывая ее, читатель вправе ожидать, что получит тщательно документированную, объективную, пусть и с личными перекосами, критикой или оригинальной интерпретацией, но все же биографию, или, по-старинному, жизнеописание героя – писателя Сергея Довлатова.
Исчезнувший Довлатов
Читателя ждет сюрприз за сюрпризом. Книга беспрецедентна во всех отношениях – ни на обложке, ни внутри нет ни единого портрета Довлатова, но и в самой книжке, на всех ее 350 малоформатных страничках, нет ее героя – нет Довлатова.
Есть вымышленный завистью, злобой, ненавистью монструозный образ, который не имеет никакого отношения к Сереже, Сергею, Сергею Донатовичу Довлатову.
Да, реальный, документированный герой странным образом в этом скорее все-таки пасквиле, чем памфлете, отсутствует – вот почему, впервые за всю 120-летнюю историю серии ЖЗЛ, издательство пошло на то, чтобы выпустить книгу без портрета героя на обложке. А не только потому, что наследники писателя, ознакомившись с этой лжебиографией, отказались сотрудничать с издательством. Слишком велик был бы контраст между фотографическим образом и образом словесным.
Отчего случился, опять же впервые в этой издательской серии, такой уродливый, абсурдный перекос, когда биографом был назначен соперник и завистник главного героя? Мало того – еще больший абсурд! – каждой страницей своей ложной, поддельной мемуаристики (биографии Довлатова как таковой нет и в помине) автор нацелен на уничтожение своего героя – а точнее, антигероя – как личности, так и писателя.
Дабы не быть голословной, приведу для начала только одну – из сквозных, типичных – цитату из Попова. Вот он пишет о Довлатове в Нью-Йорке в его последние добычливые годы, когда изданы все книги по-русски и уже выходят по-английски, а самый престижный литературный журнал в Америке – «Нью-Йоркер» – печатает один за другим его рассказы, и вот-вот засияет на родине Сережина небывалая, феерическая слава. И вот на этого Довлатова обрушивает его самозваный биограф яростные проклятия и остервенелую злобу:
