Идем дальше – вслед за вершащим свой праведный суд «честным Яго» Поповым. Узнаем, что филигранное мастерство Довлатова на самом деле ущербно, с крупными изъянами, нуждается в чужой помощи. «Довлатов… не любил работать над своими рассказами в одиночку, предпочитая советоваться с достойными людьми на каждом этапе рукописи, и лишь таким способом „доводил сочинение“».
Мало того, Довлатову для создания крепкой, правильно сориентированной, убедительно законченной прозы требовался редактор – сам бы он с этим делом не справился. Без совместной работы с этим редактором «главные довлатовские шедевры… могли бы не появиться». Без помощника, «равного ему по силе», он бы «погиб и как писатель не состоялся».
Как же спасти его от этого неминучего творческого обвала, где взять чудотворного помощника, а фактически – соавтора? Никогда, никогда не появились бы на свет лучшие довлатовские вещи… «Трудно теперь себе это вообразить – но такое могло случиться, если бы не…» Вот тут и является на сцену неведомо откуда Deus ex machine: верный друг, палочка-выручалочка, довлатовский благодетель и спаситель Игорь Ефимов! Зато ведомо зачем: теперь отстрел Довлатова ведется опосредствованно – с помощью его давнего врага и ненавистника.
Напомню, что Ефимов издал в своем «Эрмитаже» только три книги Довлатова – «Зону», «Заповедник» и «Чемодан». И тесное плодотворное их содружество на уровне соавторства, как вещает Попов, велось исключительно «по почте». Для вящей убедительности он продлевает творческую помощь Ефимова на долгие годы – как назад, так и вперед. Благодаря Ефимову «лучшие книги Довлатова вышли в Америке… И вклад Игоря Ефимова неоценим». Для Довлатова – это самые результативные годы. Без помощи Ефимова ничего бы у него не вышло. Таков итог Попова.
Немощный, зависимый от помощников, творчески несостоятельный Довлатов – вольное сочинение Попова, но с подачи и в представлении Игоря Ефимова, в нью-джерсийском доме которого скуповатый, как Плюшкин, Попов подолгу гостил на полном обеспечении и с упоением выслушивал и записывал все ефимовское злоречивое фуфло о творческом сотрудничестве с Довлатовым.
Так неуемно Попов славословит бескорыстно делового Ефимова и так огульно третирует неблагодарного юзера Довлатова, что невольно создается и уже не проходит впечатление, что вся эта туфта под видом биографии пусть и частично, но в значительных частях надиктована Ефимовым, так сказать проплачена впрок (ефимовское отменное гостеприимство), и что выступает он, Ефимов, тайным соавтором вовсе не Довлатова, а Валеры Попова.
Тем более что у Игоря Ефимова уже есть именно организаторский опыт, ему не впервой поднимать антидовлатовскую рать. Вспомним, какой он, десятью годами раньше, устроил шабаш из подопечных ему и зависящих от его издательства авторов-довлатофобов в связи с выходом контрабандного почтового романа, в котором он сам – положительный герой и супермен, зато его корреспондент Довлатов – антигерой: подонок, сукин сын и сам себе враг!
Но Попову этого мало, и он уже не довольствуется замещенным, by proxy, разгромом и устраивает личную расправу с ненавистным Довлатовым, выносит покойнику смертный приговор и сладострастно, с почти физически ощущаемой лютостью, приводит его в исполнение. Лопнула – причем с вонью! – любимая прежде газета «Новый американец», которой Довлатов отдал столько времени и крови, ликует Попов.
Следующий обвал: рухнуло еще одно, самое главное дело его бездарно прожитой жизни – замечательная, плодотворная, спасительная дружба с Ефимовым.
Мир Довлатова рушится! Мало ему сомнений в своих рассказах – выходит, что и как человек он – говно на палочке! Причем все его книги, согласно Попову, – это «перечень улик». А потому ступеньки к славе оказываются для самого Довлатова, для его души ступеньками в ад. Все главные точки опоры уходят из-под ног. Полный моральный крах. Рухнуло и главное «строение» Довлатова – он сам! Пора кончать счеты с жизнью. Единственный выход – в смерть.
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.
Прямое ощущение почти физической расправы! Ну, точь-в-точь Сальери (пушкинский). Как будто Попов лично вершит правосудие над давно покойным Довлатовым и еще раз убивает, добивает его.
Никогда, никогда на моей памяти не выходил еще в этом популярном сериале ЖЗЛ такой откровенный трэш – на таком удручающе низком уровне. Сплошь передерги, вранье и поклеп, а вдобавок – откровенная халтура. Либо автор на старости лет впал в маразм и разучился писать? Или его сломил и сломал хронический недуг – испепеляющая ненависть к Довлатову? В любом случае, Попов взял работу выше своей квалификации.
И вспоминается мне ленинградский журнал «Аврора», где я работала редактором прозы. Год, наверно, 71-й. Сидим мы в отделе прозы вместе с заведующим Борей Никольским и решаем, что делать с подборкой малых рассказов Довлатова, которую я составила и очень хотела напечатать. Боря рассказы одобрил, подумал – через начальство не пройдет никак, Довлатов так и не научился писать «цензурно» – и сказал с досадой: «И вообще, зачем нам Довлатов, когда уже есть Попов!»
Тогда, Валера, ты писал отличные – иронические, парадоксальные, с богатым словесным декором и очень смешные – рассказы. Их приходилось пробивать, но в конце концов они появлялись в журнале. Ты был уже членом Союза писателей – в отличие от стороннего автора Довлатова. Что же с тобой, Валера, стряслось, с чего ты так слинял – из мастера прикольных гротесков в низкопробную мелочовку?
Пора закругляться. Давно пора. Тем более – это случай не для литературного анализа, но для психоанализа. Коим я, будучи писателем, не владею, а знаю только понаслышке, на общекультурном уровне и отношусь с известным сомнением, как и к любой другой симплификации. Однако в данном случае этот метод в самый раз и срабатывает, потому что «синдром Довлатова» у Валеры Попова достаточно прост, механика его элементарна и легко поддается именно психоанализу. Тем более этот «синдром Довлатова», проявленный в такой острой и неизлечимой форме у Попова, не просто присущ больше или меньше, иногда в латентной форме, но и выявлен нами у литературных сотоварищей Попова – Игоря Ефимова, Вики Беломлинской, Беллы Езерской, Людмилы Штерн и даже у бывшей Сережиной жены Аси Пекуровской и прочих малозаметных литераторов, которые сломались на ничтожном, с их точки зрения, Довлатове, парящем теперь в заоблачных высотах славы.
Они любить умеют только мертвых? Если бы! Эти даже мертвого ненавидят. Еще сильнее, чем живого.
Что вовсе не исключает «заговора обреченных» – вышеупомянутых маргинальных прозаиков во главе с паханом Игорем Ефимовым, от которого все они так или иначе зависели: они сплотились, чтобы оболгать и уничтожить Довлатова.
В том и фишка, которую Пушкин не просек: на одного Моцарта приходится не один Сальери, а множество сальери, и они пытаются взять числом, а не умением. Ну да, мыши кота на погост волокут. Метафора «Гулливер – лилипуты» также уместна и приемлема.
Владимир Соловьев
Tutto nel mondo e burla!
Довлатов на проходах
Есть мнение – но это только мнение, – что Довлатов был лучшим рассказчиком, чем писателем, и, несомненно, более изощренным выдумщиком. Это мнение довольно широко распространено среди слушателей его устных баек – хороших и шапочных знакомых, круг которых по естественным причинам стремительно убывает. Лучше других эту точку зрения озвучила и обосновала – мемуарно, филологически и психоаналитически – первая Сережина жена Ася Пекуровская. Собственно, начальная фраза этого абзаца есть раскавыченная цитата из ее, безусловно, талантливой, пусть и стилистически чересчур барочной книги, но это дело вкуса. Иногда возникает и не сразу проходит ощущение, что попал в анатомический театр, где патологоанатом препарирует труп Довлатова. Как в последнем фильме Сокурова, где Фауст колдует над мертвым телом в поисках души, но, как назло, все время натыкается на пенис. Ну и, конечно, незабвенный Сальери:
