Удрученный этим обстоятельством, он подошел к окну и сразу приметил двух технологов в зауженных паучьих штанах и ядовитых футболках, шмыгнувших с пивом и чипсами через дорогу на набережную, к спуску к воде. Через некоторое время туда же устремились, виляя тощими задами, две компьютерщицы с татуированными до локтей, но может быть, и выше (под рукавами было не разглядеть) руками.
И на пиво! — усложнил формулу Каргин. С пивом она обрела арифметическое совершенство. А что, если, мелькнула опасная мысль, Роман Трусы прав? Любой бред, включая левославие, лучше пустоты, умноженной на немощь и... пиво?
Но это уже была другая — из высшей математики — формула.
Разобравшись с «креативным классом», Каргин задумался о коррупции. Президент, как Лаокоон с оплетающими его змеями, боролся с ней уже второе десятилетие. Коррупцию в России можно было сравнить с воздухом, о котором человек не думает, когда дышит, и обращает внимание, только когда вонь становится нестерпимой. Каргин сам всегда нервничал, недовольно крутил головой, менял местоположение, если, допустим, в метро рядом с ним кто-то портил воздух. Да что там метро! Он вспомнил недавнюю встречу со своим старым приятелем и начальником — заместителем министра, курирующим «Главодежду».
Сбежались в занюханной пивной возле районного отделения миграционной службы. Туда все время заходили таджики, стремящиеся, как понял Каргин, получить российское гражданство. Один угрюмый таджик жадно, словно только что вырвался из знойной пустыни, пил пиво за соседним столиком, а какая-то бойкая тетка заполняла за него анкеты и просматривала документы. Потом на столе появился конверт, куда таджик, покосившись на Каргина и заместителя министра, нехотя сунул несколько пятитысячных купюр. Тетка убрала бумаги и конверт в прозрачную папку, шустро двинулась в отделение ФМС, а таджик остался допивать пиво.
«Все дорогие рестораны сейчас прослушиваются, — сказал Каргину приятель, — объявлен месячник борьбы с коррупцией. Ты направил письмо президенту, — продолжил он, сильно отхлебнув из пластикового стакана, — а из администрации запросили мнение министра. Он не знал про письмо, разозлился, решил, что ты под него копаешь, хотел натравить на “Главодежду” Счетную палату, у него там двоюродный брат в аудиторах. Я два дня за ним ходил, объяснял, что я с самого начала был в курсе, что все согласовано, что ты послал письмо, когда он навещал дочь в Майами, в общем, еле уломал. Он сказал, что завизирует. Поручил мне посмотреть, как ты будешь размещать заказы. Предупредил, что все должно быть предельно аккуратно и что у него будут для тебя рекомендации по подрядчикам. Ну, это как обычно».
Сошлись на необременительных десяти процентах. Каргина слегка насторожило такое вегетарианство. Впрочем, речь тогда шла о шкуре неубитого медведя.
И еще приятель попросил помочь в решении одного мелкого, но срочного вопроса.
Вопрос-то и впрямь был — тьфу! Переписать недвижимость — квартиру в Праге и небольшой замок в Богемии — с жены заместителя министра (у нее была фамилия мужа) на ее престарелого отчима, который не значился в декларациях об имуществе как близкий родственник.
И Каргин — а куда деваться? — отправил в Чехию вместе с этим маразматиком-отчимом своего юриста-международника. Тот все оформил, вернулся, отчитался, получил гонорар. Каргин тут же и забыл. Даже мысли не возникло, что не очень-то прилично приятелю обладать такой недвижимостью, работая всю жизнь исключительно на государственной службе. А ему, Каргину, — отправлять за счет «Главодежды» «для изучения новейших изменений в правоприменительной практике ЕС в сфере регулирования грузовых перевозок в связи с присоединением Российской Федерации к ВТО» в Чехию штатного юриста. Единственное, что утешало, — это то, что юрист реально разобрался в этих «новейших изменениях».
«Чехи, — сообщил он, — оперативно пронюхали про нашу борьбу с коррупцией, драли за каждый документ, как будто мы их Град покупаем».
И это я, подумал Каргин, мелкая сошка... Что же творится вокруг президента? С каким баблом там ходят люди?
Запретить в России коррупцию было все равно что запретить народу дышать — натянуть на его тупую морду противогаз, чтобы он смотрел на жизнь круглыми, честными, стеклянными глазами, хватая сквозь гофрированный хобот пустой, зато очищенный от коррупции воздух. Народ не возражал, чтобы в антикоррупционном противогазе ходила власть, а сам... У президента не было выбора. Вернее, был, но из разряда «оба хуже». Начни он по-взрослому бороться против коррупции «сверху», так называемая элита устроит дворцовый переворот, задушит его шарфом, как императора Павла, заколет вилкой, как отца Павла — Петра Третьего, даровавшего дворянству (то есть тем, кто его убил) вольность. Начни «снизу» — жди революции, аншлага пьесы «Рычи, Россия!».
Неужели, ужаснулся Каргин, сугубо национальные черты — «немецкая основательность и педантичность», «русская доброта и широта», — об этой широте, правда, Достоевский писал, что не худо бы ее сузить, — «польский гонор», «французское легкомыслие» и так далее — делают тот или иной народ невосприимчивым к высоким идеям и целям, как, например, русский — к борьбе против коррупции, или, говоря по-простому, отказу от воровства как от «нашего всего»? И напротив, чрезвычайно восприимчивым к превосходящим меру мерзостям, как, например, немцев во времена Третьего рейха? Как связаны «широта и доброта» с коррупцией, а «основательность и педантичность» с концлагерными печами? Как, вообще, быть, тяжело задумался Каргин, с утверждением, что «народы — это мысли Бога»?
Он мысленно восхитился проницательностью президента, не дающего воли националистам, горлопанящим о величии России, народе-богоносце, фаворском свете, озаряющем тернистый русский путь, некоем храме, какой народу-богоносцу надлежит возвести... на небесах, в жизни вечной, но никак не на земле, в жизни текущей. В этой жизни представители народа-богоносца, во всяком случае его мужская составляющая, не доживала до пенсии.
Богоносец-то богоносец, а хитрит и ворует, как... Тут Каргин вспомнил мудрый тезис президента, что преступник, а значит, и вор, не говоря о банкире и олигархе, не имеет национальности.
Куда ни кинь, везде клин, вспомнил Каргин русскую пословицу, удивительно точно выражающую состояние родной страны в какой угодно день ее существования.
Вот только с войной были непонятки...
Он так глубоко задумался о «военной тайне», что не сразу обратил внимание на мигающий коммутатор. Секретарша известила о прибытии Романа Трусы.
— Какой-то странный... Идиот! — приложив ладонь к трубке, прошептала она.
Каргин не сомневался, что Роман Трусы все отлично слышит. Он много лет пытался отучить секретаршу давать собственные характеристики посетителям или хотя бы держать их при себе, но безрезультатно.
