– А Мердок? – осторожно спрашивает Стал.
– Мердок неуязвим и незапятнан. Если гремят выстрелы, так не из его пистолетов; если покупаются голоса, так не на его деньги.
Стил вздыхает – даже глаза сужаются: так он ненавидит Мердока. Я разделяю его чувство, но раскрываться повременю.
– Рондель еще пожалеет о своем билле, – зло говорит сенатор. – Пропустив Мердока в сенат, он сам свалится от его пинка.
– А может, обойдется и без пинка? – Мне очень хочется, чтобы Стил наконец понял соотношение сил в сенате. – Рондель – финансист и шахтовладелец. Чего же ему бояться? Мердок, придя к власти, будет делать то, что Рондель потребует. Уверяю вас, сенатор, «джентльмены» больше боятся трудовиков, чем реставраторов.
– Мне уже все равно, – устало произносит Стил. – После выборов сразу подам в отставку.
– Твердо решили?
– Твердо. Тянет к земле. К прерии. Конный завод куплю.
– Зачем же вы приехали, раз предвыборные дела вас не волнуют?
– У меня дела на бирже, Ано. Готовлю срочную сделку. Если хотите, поедем вместе…
Помещаются обе биржи – и фондовая, и товарная – в одном здании на кольце Больших бульваров: минутах в десяти ходьбы от полицейского управления. Почти двухсотметровой длины здание песочного цвета, с лепными фигурами атлантов, поддерживающих карниз крыши, было построено уже во время нашего отсутствия, лет тридцать назад, и выглядит сооруженным на века. Во всю длину его тянется широкая и пологая лестница, окаймленная с боков и тротуара резной чугунной решеткой. На ней суетятся и шумят, словно на рынке, сотни людей, толкая друг друга и выкрикивая какие-то названия и цифры. Объяснять это мне не нужно: как и на земных биржах, здесь покупаются акции по мелочам – поштучно и подесяточно. Тут орудуют даже не маклеры, а мелкие спекулянты, узнающие новости по реву биржевых мегафонов, доносящих на улицу капризы биржевых цен.
Все здание биржи занимает огромный, трехэтажной высоты зал со стеклянной крышей и высоченными узкими готическими окнами. Вернее, это два зала, разделенные холлом, в котором ничего не продается и не покупается и который похож на театральное фойе или большую курительную, где постоянно толпится народ.
Мы, конечно, сразу же отправляемся на товарную биржу – фондовая Стила не интересует, – и первое, что мы видим, – это отчаянно жестикулирующий человек на шестигранном возвышении. Рядом на столике телефонный аппарат, за спиной – грифельная доска. Проворные молодые люди мокрыми тряпками стирают написанные на ней мелом цифры и тут же пишут новые. «Здесь продают за наличные, цены повышаются или падают в зависимости от числа предложений, – рассказывает Стил. – Продают зерно фермеры, покупает маклер, узнающий по телефону о ценах». – «А там?» – спрашиваю я, указывая на другое возвышение, где тоже кто-то стоит, окруженный человеческой суетой, выкрикивает цифры. «Там торгуют бобовыми, – терпеливо разъясняет Стил, – сахарным тростником, фруктами и виноградом – оптом. Вся оптовая – крупная торговля идет через маклеров и перекупщиков, для мелкой остается рынок… – Он отвлекается, потом говорит виновато; – Я покину вас ненадолго. Хотите, посмотрите пока фондовую биржу – там не менее интересно».
Я послушно прохожу через холл в зал фондовой биржи. В нем такие же возвышения и такая же суета, как и на товарной. Только и слышится: «Покупайте Континентальные!», «Мортон понижаются на пять франков за час!», «Сбывайте Мортон!»
– А что такое Мортон? – спрашиваю я у соседа.
Тот даже не глядит на меня и только вздергивает руку с загнутым пальцем. «Четыре», – говорит маклер и кивает. Мой сосед проталкивается вперед и подает ему какой-то кусок картона – вероятно, визитную карточку с подписью, подтверждающей сделку, сущность которой для меня остается совершенно неясной. Тут я оглядываюсь и узнаю Жанвье из избирательной канцелярии популистов. Он жадно смотрит на грифельную доску с цифрами.
– Жанвье, – останавливаю я его, вспотевшего, пухлого и розового под рыжими бакенбардами, – вы что здесь делаете?
– А я еще и биржевик, – нисколько не удивляется он, узнав меня, только жирные губы растягиваются в доброжелательной улыбке. – Если у вас есть Мортон, продавайте сейчас же.
– А что такое Мортон? – опять спрашиваю я.
– Господи! – ужасается он. – Да вы совсем зелененький! Впервые на бирже?
– Впервые.
– «Мортон» – это «сталепрокатные». Акции фирмы «Мортон и компания». Их кто-то стремительно выбрасывает на рынок.
– Зачем?
– Следом начнут выбрасывать и другие. Цена еще упадет. А когда спустится до нужного кому-то достаточно низкого уровня, этот «кто-то» начнет их скупать, и цена вновь повысится.
– Так проще их придержать.
– Не угадаешь. А вдруг кто-то хочет слопать «Мортон и компанию»? Цена-то повысится, но когда? Тут и разориться недолго, если акций у тебя на несколько сот тысяч франков. Я свои уже продал. Теперь жду.
– Боюсь, что такая игра не для меня, – говорю я. – А кто, в сущности, может быть этим «кем-то», кому вдруг захотелось слопать «Мортон и компанию»?
– Таких много. Хотя бы Уэнделл.
– Любопытно. Ведь мы его знаем. Могли бы спросить.
– А вы думаете, он с нами поделится?
– Нет, этого я не думаю. Но поговорить бы хотелось.
– Ничего нет проще. Он сейчас у себя, вернее, в конторе своего маклера. Зайдите в дверь под шестым номером. Маклер Кингстон. Туда несколько минут назад зашел и Уэнделл. Вероятно, для личных распоряжений, иначе бы воспользовался телефоном. Но ведь любой телефонный разговор здесь можно подслушать. Подкупите телефонистку – и все данные у вас.
– Мне это ни к чему.
Жанвье пожимает плечами: каждому свое.
– Если хотите купить акции, поинтересуйтесь «нефтяными Мюррэ». Идут на повышение. И продавайте перед закрытием, минут за десять до колокола. А мне пять процентов за подсказку, если прибыль будет стоящая, – смеется он и скрывается в толпе.
Я вхожу в шестой кабинет. Крохотная комнатка, отделанная полированным орехом, письменный стол, заваленный пучками телеграфных лент, и три кресла. В одном из них в строгом темно-коричневом сюртуке сидит Уэнделл, а за столом, поднявшись с маклерского кресла, стоит старый джентльмен, весь в черном, кроме белой крахмальной сорочки, с маленьким блокнотом в руках.
– Итак, выбрасывайте еще две тысячи акций, – говорит Уэнделл, не видя меня. – Покупать начнете, когда они упадут на пятнадцать пунктов. Всю операцию закончите до удара колокола. – Он оборачивается на скрип двери: – Мсье Ано? Ну и удивили! Что же заинтересовало вас в нашем доме умалишенных?
– Никогда не был на бирже, мистер Уэнделл. Жанвье сказал, что вы здесь. И я счел нужным поприветствовать вас, я бы сказал, не в доме умалишенных, а в храме ценностей.
– Я искренне рад вам, мсье Ано. Сейчас Кингстон обойдет всех своих брокеров и передаст им мои указания. А мы пока побеседуем. Сидеть одному в этом стойле не просто скучно – невыносимо! Минутку, Кингстон, – останавливает он уходящего. – Если у вас, мсье Ано, есть «сталепрокатные Мортон», продавайте немедленно. И опять покупайте, как только они пойдут на повышение. Не опоздайте. К закрытию биржи прибавите триста на каждую тысячу франков.
