– И Мартин с вами?
– И Мартин. Он не зашел к вам, чтобы не тревожить Минни.
– Может быть, так и лучше.
– В кафе «Жюн» она его не разглядела. А спасал он ее вместе со мной. Это я вам говорю, не ей. Ее убедите в том, что Мартин тоже только случайность.
– Что ж, не судьба, – горестно вздохнул Стил.
Он уже глядел в сторону, куда-то мимо меня, так что я незаметно, не прощаясь, смог выйти из комнаты.
Донована я увидел в баре, куда он забежал на минутку: выпить кружку любимого имбирного пива – промочить горло, охрипшее от речей и приветствий.
– Как успехи, Биль?
– Порядок! – Он сиял. – Правда, в Майн-сити пока не был, но в привокзальном районе – хорошо. Наши идут впереди. Думаем увеличить число мест в сенате с пяти до восьми.
«Больше, Донован, больше! Ведь ты еще не знаешь о судьбе голосов, поданных за Стила».
– Есть уже планы на будущее? – спросил я.
– Много. Будем бороться за признание ассоциации партией. Численность позволит нам это. А к первому же заседанию готовим билль о едином профессиональном союзе.
– Я бы предложил разработать и билль о рабочих школах. Нужно собрать по крохам все – изданное когда-то или переписанное, – что познакомит рабочего с основами социализма.
– Это запрещено лет сорок назад.
– А вы добейтесь отмены запрета.
– Ты говоришь со мной так, как будто мы видимся в последний раз.
– Возможно. Я ведь землепроходец в отпуску, романтик новых земель. И отпуск уже кончается.
– Не разыгрывай. Кстати, что случилось с Мердоком? Об этом столько разговоров в Городе. Ход в какой-то новой игре или просто неуверенность в своих силах?
– Может быть, и то и другое, Биль.
Выходя из подъезда клуба, я заставил себя внимательно оглядеться, нет ли поблизости терпеливо ждущих «стреляющих» фиакров или праздношатающихся парней, похожих на «пистолетников». Ничего подозрительного не было.
Все это закончилось еще вчера, до вудвилльского поезда. А сейчас мы подходим к пристани Сильвервилля и, протискиваясь сквозь толпу пассажиров, бежим к газетному киоску, чтобы узнать результаты выборов.
Все бюллетени, поданные за реставраторов, признаны недействительными. Неизвестно, сколько голосов собрал бы Мердок, если бы не распустил ассоциацию и не снял с выборов ее кандидатов. Поданные же бюллетени не обеспечивали ему и одного места в сенате.
Стил объявил о своей отставке и отдал из полумиллиона полученных им голосов две трети Уэнделлу и треть Доновану. Таким образом, популисты и трудовики добились еще по нескольку мест.
В результате шестьдесят два места в сенате распределились так.
Абсолютное большинство – тридцать два голоса – оказалось у популистов. Из оставшихся тридцати мест шестнадцать досталось трудовикам, десять – «джентльменам» и только четыре – церковникам.
– С кем же будет блокироваться Донован? – интересуется Мартин.
– Его охотно поддержат все популисты, прошедшие в сенат с помощью голосов беднейших слоев населения. Раскол среди популистов – необратимый процесс, он продолжится и на скамьях сената. Будет еще немало вариантов, типичных для многопартийной парламентской демократии, но левые в конце концов образуют свое правительство. Мердок тоже будет ждать своего часа. Диктатором ему не бывать, зато у него есть газета и деньги. Вероятнее всего, такой и понадобится потерявшим голоса «джентльменам». Пусть нувориш, но кому-то надо играть и нечистыми картами. Здешние аристократы, мой милый, далеко не безгрешны.
На этом и заканчивается наше обсуждение послевыборных городских перспектив.
Я вынимаю и пересчитываю оставшиеся у нас деньги. Не брать же их с собой: все равно ни один музей не возьмет, а Зернов и так поверит.
– Может, закатим банкет в «Веселом петухе» на прощание? – предлагает Мартин.
Вспоминаю лысого старика Вильсона, его котлеты на вонючем сале.
– Мне еще за рулем сидеть, если машина цела, – говорю я, шагая мимо знакомого медного петуха над деревянным крыльцом.
Я выбрасываю пачку здешних банкнотов по ветру, они летят и катятся, их никто не подбирает, потому что мы уже за Городом и никого, даже пирожника, поблизости нет.
У нас осталось всего по «полтиннику», по одной стертой монетке в двадцать пять франков. Пусть они будут памятью о шестидесятых годах первого века чужой, но так похожей на земную, цивилизации. Не искусственной, а живой и по-настоящему человеческой.
Вот и дюны впереди, у океанского берега, и знакомые колючие заросли «альгарробо». Где-то должно быть место нашего «приземления», куда нас перебросили с крымской автомобильной дороги.
– Кажется, тут, – говорит Мартин, – и песок примят, как будто кто-то сидел.
– Думаешь, сохранятся следы при таком ветре, да еще на прибрежном песке?
– Все-таки присядем.
Присели. Огляделись. Серо-зеленый океан блеснул вдруг васильковой голубизной и провалился куда-то вниз.
…Мы сидим на краю обрыва у крымской дороги, вьющейся серпантином среди виноградников от серых скал Яйлы к синему-синему Черному морю. Мой «Жигуленок» стоит с полуоткрытой дверцей чуть в стороне от нас, и пиджаки наши с деньгами и документами лежат на сиденьях. Только вокруг машины с озабоченным видом ходит инспектор ГАИ – старший лейтенант лет тридцати. Рядом – милицейская «Волга» с равнодушным старшиной у руля.
Я кашлянул, старший лейтенант обернулся и застыл, будто увидел что-то явно противозаконное.
– Вы откуда? – спрашивает он.
Мы молчим. Мы улыбаемся. Мы – дома.
– Как вы здесь очутились? Минуту назад тут никого не было, – наступает на нас инспектор ГАИ.
– А мы поднялись вон оттуда, – я указываю на обрыв.
– Чья это машина?
– Моя. Разрешите? – я подхожу к машине, вынимаю из лежащего там пиджака права и паспорт.
Инспектор внимательно изучает документы.
– Так почему же вы ее бросили?
– А мы не бросили, мы отлучились.
– Куда? – выдохнул инспектор.
– Мы погулять пошли, – мямлю я, не в силах придумать ничего более умного.
– Где же здесь гулять? – удивляется инспектор. – По этим кручам?
– Вот-вот! – подхватываю я. – Замучил меня приятель. Любит горы.
– А кто этот ваш приятель? – строго спрашивает инспектор, оглядывая Мартина.
Я отвечаю почти шепотом:
– Американский турист, товарищ инспектор. Корреспондент из Нью-Йорка. Очень интересуется советским автотуризмом. Мартин, покажи ему твое удостоверение, – прибавляю я по-английски.
