Но нам, что называется, «повезло».
Сумерки еще не погасли, на часах у Джемса – наши уже не годились – было что-то около шести, как из-за облака дыма над костром показались три конские морды, а над ними – три серые тени в желтых сапогах, вернее, высоких шнурованных ботинках, какие носят в Канаде или в Штатах на севере.
– Пропуска, – сказал полицейский.
Я взглянул в лицо говорившего – сытое, лоснящееся лицо здоровенного тридцатилетнего парня, не лицо, а «будка», как у нас говорят в народе. Взмокшая от пота прядь волос по-гитлеровски пробивалась на лоб из-под фуражки, серой, расшитой золотым галуном типа французского кепи, с длинным прямоугольным козырьком. Золотые нашивки на рукаве, золотые пуговицы куртки и золотой лампас на бриджах дополняли угрожающую золотоносность всадника: в ней был вызов простым, безгалунным смертным.
– Быстрее! – крикнул он, пока мы извлекали из карманов куски желтого картона с нашими переиначенными именами.
Только Мартин сохранил свое полностью. Я превратился в Жоржа Ано, Дьячук – в Толя Толли, а у Зернова просто отрезали непривычное для здешних ушей окончание. Борис Зерн, по разумению Стила, звучало удачнее.
– Все из французского сектора? – спросил полицейский, бегло просмотрев пропуска.
– Все, – сказал Джемс.
– Открыть мешки!
Мы широко открыли рюкзаки. Полицейские, не слезая с коней, заглянули внутрь.
– Сколько шкурок?
– Пять.
– Есть лицензия?
Джемс протянул и лицензию.
Полицейский подозрительно оглядел всех нас и чуть-чуть наехал на меня, стоявшего ближе. Я отступил на шаг.
– Вы что, немые? Почему ты молчишь?
– Вас трое, а говорит один, – сказал я.
Полицейский усмехнулся, но не зло, а просто с сознанием собственного превосходства.
– Прыткий, – процедил он сквозь зубы. – Имя?
– Жорж Ано.
– Чем занимаешься?
– Фотограф, – отвечал я, не задумываясь.
– Пасс!
Я уже знал, что «пасс» означает «паспорт», и ответил, пожав плечами:
– Я полагал, что для загородных прогулок достаточно пропуска.
– Знаток законов, – усмехнулся опять полицейский, – так полагай впредь, что смирение, а не дерзость украшают путника. – Он подождал моего ответа и, видя, что я готов усвоить его совет, добродушно прибавил: – Ладно, отдыхайте. Омнибус пройдет здесь через час. Не пропустите, а то придется добираться пешком. А это вам не до угла на работу.
Он хохотнул, довольный репликой, и повернул коня. За ним затрусили и его спутники. Вскоре все исчезли за зигзагом дороги.
– С ума сошел! – взъярился Толька. – Зачем было спорить? Всех подвести мог.
– Надо уметь сдерживаться, Анохин, – присоединился к нему Зернов. – Сейчас это умение для нас важнейшее.
– А я не согласен, – тихо, но решительно вмешался Джемс. – Конечно, с «быками» зря связываться не стоит, но Сопротивление – это не только сдержанность. Нет, не только, – с вызовом повторил он.
Как Зернов умел успокаивать эти юношеские страсти-мордасти, по себе знаю.
– Мы младенцы в вашем Сопротивлении, мой мальчик, – сказал он. – Ползунки. Нам надо еще научиться ходить.
И Джемс промолчал, хотя именно он был сейчас нашим начальником. Он не провожал нас до первой полицейской заставы. Он шел с нами «в маки».
Вот как это случилось.
Накануне нашего отъезда мне не спалось. Может быть, ностальгия, жаркий вечер, не смягченный даже лесной прохладой, пьянящий запах чужих цветов, мерцание чужих звезд в безлунном, как всегда, небе. Рядом тихо спал Толька, всхрапывал Мартин, ворочался Борис – должно быть, тоже не спал. Наконец, он чиркнул спичкой из коробки со шведской этикеткой: «Вега. Стокгольм». Огонек осветил спящих, но никто не проснулся. «Не спится? – шепнул он. – Пошли на балкон». – «Лучше в сад. Собак нет. Спустимся». Не одеваясь, мы начали спускаться по лестнице. Полоска света внизу остановила нас: дверь в комнату Стила была открыта. Ступенька под нами скрипнула, мы замерли. Голос Стила спросил: «Ты закрыл дверь в сад?» Голос Джемса ответил: «А зачем? Кто войдет? Смешно». Мы не могли двинуться ни вперед, ни назад – скрипучая лестница выдала бы наше присутствие. Получилось бы неловко и стыдно…
А разговор между тем продолжался.
– Значит, решил окончательно? Не передумаешь?
– Нет. Я бы ушел и без них. Не могу оставаться нейтральным.
– Разве мы нейтральны?
– Мне этого мало, пап.
Молчание. И затаенная грусть в голосе Стила:
– Мне будет трудно без тебя, мальчик.
– Останется Люк. И посели у нас Блума с Евой. Они так одиноки в лесу. Да и Люка привяжешь крепче. По-моему, она ему нравится.
– По-моему, она тебе нравилась.
– Давно, пап. Все это ушло вместе с детством.
– Рискуешь, Джемс.
– Без риска нет драки.
– А если без них?
– Это моя пятерка. Все уже согласовано.
– Им дадут другого.
– Я им нужнее. Они пропадут без меня. Ничего не знают, на каждом шагу могут споткнуться. Они как младенцы, пап. Ползунки.
Я услышал рядом тихий смешок. Должно быть, Зернов тогда же решил вернуть комплимент Джемсу.
А разговор не утихал.
– Не боишься провала?
– Будем осторожны. Мы не спешим.
– А если?
– Пострадает всего одна явка. А место работы и место жительства – это лодка, в которой поплывут они сами.
– Значит, отель «Омон»?
– Конечно. У Этьена в запасе всегда несколько комнат.
– Значит, уже двое: Фляш и Этьен.
– Фляш – это твоя инициатива.
– Я не думал тогда о твоем участии, мальчик.
– Какая разница? С Фляшем они могут даже не встретиться, а Этьен для них только владелец отеля. Я буду связан с ними – не он.
– А если провал не по их вине?
– Моей или Этьена? Ты заговариваешься, пап. Все равно что заподозрить Модюи или Грима.
– Тес… без имен, сынок.
– Но мы одни.
– Все равно. Никогда и нигде не называй имен без крайней необходимости.
– Хорошо, отец.
– Может быть, пройдем в сад? Побродим вместе в последний раз.
В полоске света перед нами мелькнули две тени. Скрипнула входная дверь.
– Слыхал? – шепнул Зернов.
– Этьен и «Омон»?
– Он уже не портье.
