Он закрыл лицо руками и закачался, как от нестерпимой боли.
– Она шла навстречу тебе? – спросил я, предчувствуя недоброе.
– Нет, стояла у витрины универмага близ входа в полицию. А там дожидался экипаж, который знают все в городе: беговая американка без кучера на велосипедных колесах – выезд Анри Фронталя, – только он один предпочитает такой способ передвижения по Городу. У Маго в руках был скрипичный футляр. Она поставила его на гранитную каемочку у витрины и почему-то замешкалась. Все выглядело естественно и обычно: девушка идет на репетицию в оркестр или в музыкальную школу. Охранники у входа, по-моему, даже на нее не взглянули. И в эту минуту вышел Фронталь с адъютантом. Я остановился не доходя – не в моих привычках искать сближения с полицией даже пространственно. Стояла и Маго спиной к полицейским, она поспешно открыла футляр, и, когда Фронталь уже уселся в своем экипаже, широко расставив ноги и поманив адъютанта – вероятно, хотел что-то сказать ему, – между ним и Маго никого не было, ни одного человека из охраны. Все произошло в какие-то десятые доли секунды. Из футляра Маго извлекла не скрипку, а полицейский автомат без ремня, нажала гашетку и срезала одной очередью и Фронталя и адъютанта. Но уйти не ушла, а могла бы. Испуганная лошадь понесла, тело Фронталя, зацепившегося носком Сапога, протащило по мостовой метров двадцать, и растерявшиеся постовые не сразу пришли в себя. Но один из них все же успел открыть огонь, как только Маго снова нажала гашетку. Второй охранник упал, даже не вскрикнув, но первый на какое-то мгновение предупредил свою смерть: Маго упала раньше.
Джемс закрыл глаза, должно быть стараясь зрительно представить себе увиденное. Никто из нас не решался прервать его.
– Я побежал, когда уже начали оцеплять улицу, – почти шепотом закончил он: у него уже не было голоса. – Полицейский промазал, когда я перемахнул через забор. Остальное вы знаете.
– А Маго, Маго?! – не закричал – взвизгнул Толька.
– Я же сказал: упала. – Джемс даже не поднял головы.
– Живая?
Мы молча посмотрели на Тольку. Нужно ли отвечать на этот вопрос?
Джемс и не ответил.
В тишине, повисшей почти осязаемой тяжестью, вдруг раздался тоненький, протяжный звук. Это плакал Толька. Не по-мужски – по-детски, заливчато и жалобно.
21. Д’Артаньян и Ришелье
Я отвел Тольку в ванную – пусть выплачется и умоется. Пиджак Джемса в рыжей грязи засунул под ванну. Но где спрятать самого Джемса?
– Уходить нельзя, – решил Зернов, – на улицах, вероятно, уже идут облавы. У Джемса пустяковое, но пулевое ранение. Разбинтуют и сразу поймут что к чему. Здесь оставаться тоже рискованно – отель не застрахован от обыска. Если не считать переулков, мы на одной магистрали с бульваром.
– А если в подвале? – спросил я. – В типографии. Там сейчас никого нет.
Джемс поднял голову.
– Дверь в стене хорошо пригнана, – вспомнил он, – но щель все-таки заметна. Когда мы работаем, кто-нибудь из оставшихся шпаклюет щель и подбеливает. Ни черта не заметно, разве только с лупой и разглядишь.
– Вода там есть? – спросил Зернов.
– Есть.
– Возьми сыр и свечи.
Мы спустились в подвал по черной лестнице – я страховал их на пролет впереди. Дверь в подвальной стене закрывалась плотно. Но, пропустив Джемса внутрь, мы все-таки замаскировали еле заметную щель. Полоска свежих белил легла действительно незаметно. Даже придирчивый обыск едва ли бы ее обнаружил.
– Порядок, – облегченно вздохнул Мартин.
– Как сказать, – усомнился Зернов.
Тольки с нами не было. Он сидел у стола, положив голову на руки, и никак не реагировал на наше возвращение. Даже о Джемсе не спросил.
– Толя, – сказал я по-русски, – ты все равно бы вернулся домой без нее.
Он посмотрел на меня сухими, без слез, ненавидящими глазами:
– А ты спроси: вернулся бы я вообще?
– Тебя бы вернули. Мы здесь гости. Толя. Расставанье неизбежно.
– Но не такое.
– Анохин, – позвал меня Зернов из соседней комнаты, – оставь его. Он все поймет без нашей подсказки.
Мы перешли на английский язык.
– Я не верю Этьену, Дон.
– Я тоже.
– Если найдут Джемса, найдут и подпольную типографию. И наоборот. Этьен не пойдет на это.
– У него не будет выхода. Убийство Фронталя – повод к репрессиям. Галунщики жаждут крови.
– Фронталь – пешка, – сказал я.
– Жертва пешки обещает атаку. А с Этьена потребуют взнос.
– Гибель Джемса – это гибель газеты.
– Нет, – сказал Зернов.
– Нужна новая типография.
– Она есть.
– А редактор?
– Есть и редактор.
– Кто? – заинтересовался Мартин.
– Ты.
– Злая шутка, Борис.
– Я не шучу. Ты в резерве, запомни. А потом, обыск еще не начался.
Но Зернов ошибся. Обыск уже начался. К нам в дверь без стука ворвались четверо полицейских с автоматами на изготовку.
– Руки! – крикнул ближайший.
Все, кроме меня, подняли руки.
– А ты? – Он чуть не ткнул меня автоматом.
– Болван, – сказал я. – Формы не видишь?
– Стреляю.
– Попробуй.
– Погоди, – сказал кто-то за ним знакомым голосом. Оттолкнув автоматчика, вышел Шнелль. – Ты? – удивился он. – Что ты здесь делаешь?
– Живу.
– В «Омоне»?
– Об этом сказано в моей личной карточке.
– А эти кто? – Он кивнул на стоявших с поднятыми руками товарищей.
– Мои друзья. Одного ты, наверное, знаешь. – Я показал на Тольку.
– Толли Толь? – Шнелль растерялся.
– Личный гость Корсона Бойла, – прибавил я. – И убери своих дураков.
– Отставить! – закричал Шнелль сопровождавшим его галунщикам. – Везет тебе, Ано, – заключил он загадочно и вышел не прощаясь.
Дверь захлопнулась. Мартин тотчас же открыл ее.
– Зачем?
– Хочу знать, что происходит в отеле.
А «Омон» гудел, как воскресный рынок. Кто-то бегом проскочил по коридору. Кто-то кричал. Где-то громыхнули выстрелы. Стучали по лестницам подкованные солдатские сапоги. Кто-то совсем близко тоненько взвизгнул: «Не смей бить! Не смей!» Зазвенело разбитое стекло.
Еще одна автоматная очередь, и грохот сапог на лестнице в холл. И хриплый крик в нашем коридоре: «Проходи, проходи: здесь уже были!»
«Омон» постепенно затихал. Звуки гасли в портьерах, перинах, коврах. По грохотавшим коридорам и лестницам разливалась пугливая тишина.
