Новости, которые я могу о себе сообщить, неутешительны. Артериальное давление скачет — это существенно сказалось на моих физических силах и интеллектуальных возможностях, я вынужден лежать в постели. Однако отвечаю на ваш вопрос: у меня есть достаточно оснований полагать, что таинственный документ, обнаруженный в Сан-Рокко, может иметь отношение к иконе Святой Софии, рельефу на золотом чеканном листе, некогда почитаемом византийскими императорами и привезенном в Венецию из Четвертого крестового похода. Думаю, речь идет именно об этом бесценном сокровище, тайну которого вы стремитесь разгадать.
Надеюсь и впредь быть вам полезным.
Сердечно ваш,
У. Дж.
19
«У меня будет восемьдесят тысяч солдат и двадцать боевых кораблей. Я не хочу больше инквизиторов, не хочу больше сената, я стану Аттилой для Венецианского государства» — так говорил весной 1797 года молодой генерал Бонапарт, недавно взявший один за другим города, расположенные на материке, и теперь подступивший к Городу дожей. Он произнес эти слова спокойно, но твердо и решительно. Напротив него стояли два эмиссара, спешно присланные властями Венецианской республики. Дорогие, шитые золотом одежды обоих посланников свидетельствовали об их высоком ранге. Белые парики и утонченные манеры обоих посланников контрастировали с длинными черными волосами молодого французского боевого генерала, для которого Венеция была лишь этапом на пути к завоеванию всего мира.
Посланники с трудом скрывали свой страх. Они понимали, что от вооруженных сил Венеции, некогда заставлявших трепетать могущественных властителей, осталась одна тень. А значит, надо спасти то, что еще можно спасти, и посланники пытались выторговать, прежде даже чем Венеция примет сражение, подходящие условия капитуляции. Однако слова Бонапарта, звучавшие точно удары пушек, эхом отдавались в их головах. «Я не хочу больше… не хочу больше…» — только и слышали посланники, в глубине души сознавая, что славной Венецианской республике пришел конец. «Я не хочу больше… не хочу… Голос пушек испокон веков самый громкий».
Ничего не оставалось, как вернуться в Венецию и сообщить дожу о страшной опасности, нависшей над городом.
В зале Большого совета кипели страсти. «Я не хочу больше…» — сказал генерал Бонапарт, и оттого страх читался на лицах государственных мужей Венеции. Сам дож только и говорил о том, чтобы сдаться врагу. И все же раздавались голоса, призывавшие к оружию, к сопротивлению, взывавшие к чести, убеждавшие, что лучше смерть, чем позорная капитуляция. Некоторые члены совета возлагали надежды на народное ополчение, которое вот уже несколько дней успешно отражало единичные атаки французов. Рассказывали о смелых действиях морского офицера, решительно направившего пушки на французский корабль и не позволившего ему войти в порт. Но все разговоры были напрасны. Страх оказался сильнее. В обстановке всеобщего смятения Большой совет лихорадочно, словно поддавшись паническим настроениям, проголосовал за сложение с себя полномочий; орган власти, который столетиями противостоял крупнейшим монархам мира, перестал существовать.
Войска Бонапарта вошли в город. Военные корабли французов легко завладели портом, на берег высадилось великое множество пехотинцев и конницы. Никогда еще Венеция не слышала столь громкого цоканья конских копыт по мостовым. Те венецианцы, что еще отваживались выходить из своих домов, были вынуждены поспешно укрываться от всадников, внезапно появлявшихся то тут, то там. Самые богатые дворцы, чьи хозяева поначалу тщетно пытались забаррикадироваться, подверглись такому разграблению, которого город не знал за всю свою историю.
Перво-наперво громили и опустошали кладовые на нижних этажах. Захватчики, образовав цепочку, выносили мешки с зерном и пряностями, бочки с вином, грузили все это на лодки и доставляли на свои корабли. Покончив с кладовыми, солдаты устремлялись на этажи, где были покои богатых горожан, и уносили оттуда монеты, украшения, серебряную посуду, предметы искусства, после чего добирались до последнего этажа, где располагались кухни, и утоляли голод. В лучшем положении оказались те граждане, кому удалось бежать, бросив все свое имущество и предоставив французской армии возможность вычистить их лавки, спать на их кроватях, пить их вино. Те же, кто остался, попали в руки французов: если горожане пытались сопротивляться, их тут же сбивали с ног, осыпали ударами, сбрасывали в каналы. За несколько часов солдаты проникли повсюду. Ни один дом, ни одна церковь, ни одна лавка, какое бы скудное имущество там ни находилось, не избежала разграбления. На Большом канале лодки торговцев, груженные мебелью и съестными припасами, которые французы не пожелали взять, были подожжены и пущены по воде. Так они и полыхали, словно плавучие костры, пока не затонули.
В порту французы завладели «Буцентавром», символизировавшим господство Венеции на Средиземном море. Они разграбили богатое корабельное имущество, отбили массивные золотые украшения; то, что не взяли, выбросили за борт. Потом ударами топора вспороли обшивку и пустили на дно последнее напоминание о славном прошлом Венеции.
Молодого генерала Бонапарта мало интересовали каналы и дворцы. Он устремился прямиком на площадь Сан-Марко и, неспешно объехав ее верхом, приблизился к базилике.
Скрываясь в аркадах, трое мужчин издали наблюдали, как французский генерал отдавал приказания. Все трое были богато одеты. Без сомнения, это патриции. Они стояли не двигаясь, сжав кулаки под полами черных плащей. Их лица выдавали еле сдерживаемый гнев, который вызывали у них захватчики и высшие сановники, без боя сдавшие славную Венецию. Увидев, что Бонапарт спешился и в сопровождении своих людей направился в собор, один из троих прошептал:
— Все пропало, большая часть сокровищ покинет Венецию.
Спустя некоторое время французский генерал вышел из собора, его люди несли картины и ларцы; Бонапарт бросил взгляд на крышу здания и тотчас отдал новый приказ. Трое мужчин видели, как к собору подкатили повозки, доверху груженные досками. Еще прежде чем прозвучали распоряжения и из рук в руки стали передаваться инструменты, трое разгадали намерения Бонапарта.
— Французский генерал ничего нам не оставит, — сказал один из них, — заберет даже эту бронзовую квадригу, символ свободной Венеции.
Действительно, через несколько часов перед базиликой Сан-Марко соорудили помост, квадригу прикрепили к кронштейну, и коней в богатой сбруе одного за другим спустили на землю. Затем помост разобрали, а доски пустили на изготовление четырех прочных телег, в которые впрягли коней из плоти и крови; с большим трудом они потащили своих бронзовых предков, некогда вывезенных из Константинополя.
— Соберемся сегодня вечером, надо принять меры, пока не поздно, — сказал один их троих, глядя, как бронзовые кони удаляются в сторону порта, где стояли французские боевые корабли.
— Да, сегодня же вечером, — услышал он в ответ. — Сейчас больше чем когда бы то ни было Венеция нуждается в Ордене миссионеров льва, чтобы сохранить свое последнее и самое ценное сокровище.
