Поднимаемся на этаж, где живет мальчик. В дверях того ждет бабушка, удивленно смотрит на меня.
— Здравствуйте, я Олесю в лесу одну нашла. Она от мамы убежала. Надеюсь, вы знаете в какой квартире она живет?
— Святый Боже! — бабуля всплескивает руками, — Да как же ты так, дитятко, такой парк опасный, а ты в лес…, - продолжая причитать и вытирать руки о передник, видимо мы оторвали ее от готовки, берет ключи, и как была в тапочках, выходит к нам на площадку, закрывая дверь.
— Ребятки, я не знаю точно номер, но этаж это восьмой или девятый. Поехали, думаю, Олеся сама нам квартиру свою покажет.
— Квалтира сто шесть, — звонко говорит Олеся.
Повисает тишина, и все трое опускают взор вниз. Олеся, задрав голову, наивно и открыто глядит на нас своими голубыми глазищами.
Пауза. Нервный смех на весь подъезд пугает тишину на многие пролеты вверх и вниз. Отсмеявшись, заходим в лифт.
— Может ты и этаж знаешь?
Олеся жмет кнопку своего этажа.
— Как быстро растут дети, — вздыхает бабуля о своем, о женском.
Сдаем девчонку с рук на руки открывшей нам бабуле номер два. Начинаются охи-ахи, причитания и сетования на судьбу и вертких детей.
Решительно прерываю вселенский плач, требуя срочно позвонить и сообщить матери о находке.
Бабуля резвой трусцой забегает в квартиру, и начинает, слюнявя палец, увлеченно листать бумажную записную книжку. Затем, подслеповато щурясь, набирает по одной цифре, каждый раз сверяясь с записями, номер телефона в федеральном формате на сотовом кнопочном телефоне. Это занимает время. Но я не рвусь помочь, и не тороплю, с теплотой в душе слежу за всем этим действом. Это так мило.
Отношения с семьей Рысаковых улучшились до Уважения 10/30.
+50 очков опыта.
Запоздало вспоминает о зажатых очках Система.
Когда все дети найдены, а все родители оповещены, прощаюсь, собираясь уходить. Бабульки наперебой меня уговаривают пить чай, и отмечать такое радостное событие. Насилу отказываюсь и, сто раз извинившись, ссылаясь на занятость, наконец, отправляюсь домой.
Глава 19. Самая сердобольная
Иду прогулочным шагом, по направлению к дому. Мысли о потерянных детях; о сходящих с ума, медленно умирающих от тоски, не нашедших и живущих с этой болью в сердце родителях; о разбитых семьях и судьбах. Я же реально могу им помочь. Я хочу, чтобы дети были дома, чтобы у них было счастливое радостное детство. Чтобы они не росли воришками, превращаясь с годами в бомжей, алкашей и наркоманов. Не должны дети страдать. Я все силы брошу, но помогу тем, кому смогу.
А кого мне спасать? Где эти дети? Лазить по стройкам, чердакам и подвалам? Приставать к попрошайкам, вызнавая, где логово бездомных детей? Ну и долго я так прохожу — небитая?
Идти в полицию и спрашивать, не нужно ли им помочь в поиске детей — страшно. Начнутся вопросы. Вспомнят, что намедни я при столкновении с газелью не пострадала и вышла сухой из воды. А теперь сама явилась с бредовыми предложениями. Буду казаться вдвойне подозрительнее. А то и к психиатру направят, заподозрив скрытые повреждения.
Пойти в детский дом? Еще страшнее. Как смотреть детям в глаза? Кто-то рассказывал, как дети за руки тебя хватают, заглядывают в глаза и умоляюще спрашивают:
— Ты моя мама? Пожалуйста, забери меня домой. Будь моей мамой, я буду слушаться! — умоляет тебя малыш.
А ты стоишь в панике, не зная, что и как бедному ребенку ответить. Врать — язык не повернется. А сказать правду, да легче умереть:
— Извини, малыш, я не могу стать твоей мамой, потому что боюсь ответственности. Что про меня соседи скажут? Что подумают? Я слишком зависима от мнения окружающих. Да и вообще, чужого ребенка растить не хочет никто, чужие дети никому не нужны — все хотят собственных родить, родных. А неродной ребенок вдруг в маньяка-наркомана вырастет? Против генов не попрешь, а кто их знает, какие они ребенку достались? Или больного какого-нибудь в детдоме подсунут, мучайся с ним потом.
Ну вот, подумала о детдоме. Так сердце защемило, так тяжело стало на душе. Как теперь туда НЕ пойти? Ощущение теперь, будто дети сидят в детдоме и ждут только меня. А я приду и всех спасу. Ну, конечно, и как, интересно, они без меня там раньше жили?
Что я вообще могу-то? Узнать, кто их родители? Интересно, если ребенок подкидыш, а фамилию ему дали в детдоме сотрудники, какая фамилия высветится? По идее должна гореть официальная, родительская, или нет? Правда, что ли, попробовать? А если ничего не получится? Боже, как же страшно!
За этими мыслями не замечаю, как дохожу до дома, на автомате здороваюсь с бабушками у подъезда, поднимаюсь на свой этаж, захожу домой, сажусь на диван и так сижу, смотря в стену напротив. Даже не знаю, сколько я так просидела, будто выпала куда-то, так замечталась о спасении детей всего мира.
Проверяю телефон в который раз, и, в который раз — пусто. Ни пропущенного звонка, ни смски ото Льва. Нет мочи больше терпеть. Набираю номер, слушаю длинные гудки. Никто не берет трубку.
Может работает, занят? Или посетители. Попробую еще раз, попозже набрать. Мыкаюсь по квартире, пытаюсь готовить обед, но все валится из рук. Не могу думать ни о чем другом.
Долго сомневаюсь, теребя телефон в руках и надеясь, что он увидит пропущенный и перезвонит сам. Но, так и не дождавшись, все же через полчаса решаюсь. Набираю повторно. Спустя серию долгих гудков, уже практически готова сбросить вызов, но на том конце отвечают:
— Да, — голос сонный и хриплый.
Начинаю клясть себя на чем свет стоит, разбудила человека.
— Прости, пожалуйста, не думала, что ты спишь. — вкладываю в голос всю вселенскую грусть.
— Который час? — судя по шуршанию и звукам в трубке, Лев трет лицо рукой, — Ночью операция была внеплановая, прилег тут на диване в кабинете, и заснул, шея затекла, не поворачивается. Извини, некогда мне было позвонить.
— Да что ты, я все прекрасно понимаю. Может, как освободишься, на ужин придешь? — закусываю губу, предвкушая ответ.
— Не смогу, Жень, на четыре еще операция, и бумажек гора. Извини, я плохой друг. У меня всегда на первом месте единственная любимая женщина — работа.
— Жаль. Ну ладно, пусть у тебя там все хорошо пройдет. Если появится время — звони сам, ладно? Не буду больше отвлекать.
— Добро.
Судорожно думаю, о чем бы еще спросить. В трубке подозрительная тишина. Смотрю на экран телефона, и тот сообщает мне о завершении вызова. Положил трубку. Ни здрасьте вам, ни до свидания. — расстраиваюсь, вздыхаю. Зато честно ответил, мол, я занят, и работа для меня важнее, не юлит и не врет. Это самое важное. Ненавижу ложь.
Чем же мне тогда сегодня заняться?
Принимаю, наконец, душ после пробежки. Переделываю все домашние сиюминутные дела, но мысли о детдоме так меня и не отпускают. Решаюсь на разведку и начинаю собираться.
