– Нет, не все! – говорит, сбрасывая с себя оцепенение, Самсонов. – Командиры! Приказываю построить людей!
4
Через пять минут Самсонов обращается к нам с речью. Бригада славно поработала, говорит Самсонов. Она держала под ударом в течение трех месяцев центральные районы Могилевской области и нанесла чувствительный урон противнику. Самсонов бегло перечисляет неоценимые заслуги бригады перед народом, основные этапы ее боевого пути.
В такие минуты Самсонов и сам верит в свои пышные, разнаряженные фразы. Перед глазами его мелькают, наверно, героические картины славного пути… Вот дождливым июньским утром идет он, Самсонов, во главе одиннадцати десантников по незнакомым тропам незнакомого леса, вот из штабного шалаша под царь-дубом на Городище рассылает во все концы своих разведчиков и диверсантов, вот скачет на белом коне во главе бригады по отвоеванным у врага селам…
– Мы высоко подняли священный стяг народных мстителей!.. – выкрикивает Самсонов.
Он ловко жонглирует безотказными формулировками, испытанными лозунгами, святыми для нас словами и понятиями, но на этот раз – удивительное дело! – все это не сливается с самим Самсоновым. Успехи бригады, красивые и верные слова – все это само по себе, а Самсонов сам по себе. Потерял он право на большое слово! И потому не волнует нас его речь, как прежде, не зажигает. Ряды партизан слушают его рассеянно. Бойцы скучновато поглядывают на развенчанного героя, безо всякого восторга внимая трескучим, щеголеватым словам, терпеливо ожидая, пока Самсонов удовлетворит свой всегдашний позыв к пустозвонству и заговорит о деле.
– Мы одержали новую славную победу, – закусив удила, мчится дальше Самсонов, – мы сорвали попытку Гитлера уничтожить нас, сохранили силы, но вследствие анархистского своеволия и местничества некоторых командиров бригада распалась на составные части. Они ссылаются на каких-то подпольщиков – не знаю я никаких подпольщиков. Имена изменников будут сегодня же переданы мной в Москву и навеки покрыты позором. Наша задача – беспощадно бороться с паникерами! Учитывая сложившуюся обстановку, я принял решение о переходе через линию фронта. Все мы будем на Большой земле через две-три недели.
Самсонов удивлен. Вместо бури всеобщего восторга – гробовое молчание. На лицах партизан и радость, и смятение. Они избегают смотреть друг на друга. «Большая земля, – это, конечно, хорошо, – говорят яснее слов эти лица, – но кто, спрашивается, заменит нас в немецком тылу? И не смахивает ли возвращение наше на постыдное бегство?..»
Самсонов свирепеет, и голос его среди гнетущего молчания звучит напористее, злее:
– Переход фронта сопряжен с опасностями. Впереди – сотни километров чужой земли. В своем лесу мы были подобно подводной лодке в море – теперь наша лодка потеряла перископ. На километр фронта приходится в среднем около четырех с половиной тысяч немецких солдат. Исходя из своего опыта перехода линии фронта, я решил расчленить отряды на мелкие группы. Группе легче пробраться через кордон. С собой я возьму десантников и командиров основного отряда – отряда «Сокол». Десантники составят ядро, костяк нового отряда! Состав других групп будет объявлен особо… Вечером мы выступим.
И все же нет в голосе Самсонова прежнего металла. Какой там металл – эрзац! И отвечают на его речь совсем не так, как отвечали в тот день, когда звал он нас на Никоновичи. Ему отвечают сейчас громким, оглушительным молчанием.
Самсонов меняется. Он понимает: чтобы поднять настроение партизан, необходимы другие слова. Но слов этих он не находит, не может найти. Но что это? Новые, неслыханные нотки зазвучали в его голосе:
– Друзья мои! В эту кровавую войну мы были жестоки и беспощадны не только с явными врагами. Мы были беспощадны к самим себе и к нашим друзьям, требуя от каждого доблести и самоотверженности. – Я весь напрягся, слушая Самсонова. – Нас хотели порой сбить с правильного пути некоторые перепуганные чистоплюи-интеллигенты. Они не понимали железной логики нашей борьбы. Эти чересчур совестливые и брезгливые белоручки пытались взять под защиту наших внутренних врагов, опираясь на нормы мелкобуржуазной морали, но мы отшвырнули их прочь.
– Ишь загнул! – раздается из рядов.
– Про кого это он?
А когда-то Самсонова слушали затаив дыхание, со слезами восторга на глазах – и в голосе его пели фанфары, гремели барабаны.
– В огне войны мы выковали такие кадры командиров, как Ефимов, Кухарченко, Богданов и Гущин… Лучшие наши бойцы, – почти кричит, распаляя себя ораторским пафосом, Самсонов, – отдали свои прекрасные жизни за свободу и независимость нашей родины: Котиковы, Голубевы, Мурашева, Покатило, Богомаз, Боровик, Суворов и многие другие…
– Надю Колесникову забыл! – вдруг явственно раздается гневный голос Баламута.
– Что ты там, Виноградов, другим слушать мешаешь! – сбивается с тона Самсонов. – Смирно!
– Итоги за фронтом подведем! – громко говорит Самарин. Даже он не вытерпел.
– Остался от всего шику один пшик! – шипит рядом богомазовец Борисов.
– Поглядим, кто что на Большой земле запоет, – добавляет Боков.
– Отставить разговоры в строю! Так вот… Мы выходим из тыла как никогда раньше сплоченным и дружным коллективом. Один за всех, все за одного!
– Самсонов за всех, все за Самсонова! – усмехается Жариков.
– В наших рядах не может быть места взаимным подозрениям, нетоварищескому отношению, недисциплинированности. Что было, быльем поросло.
– Как могилы в «аллее смерти»! – вставляет Боков.
– Не будем злопамятны. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Знаю, был я подчас суров, но всегда справедлив. И всегда думал об одном – о славе бригады. Конечно, лес рубят – щепки летят. Со своей стороны командование не намерено выносить сор из наших партизанских шалашей. Я отчитаюсь в работе каждого бойца, и не один подвиг не будет забыт Родиной.
– Вот граммофон! – слышится голос Баженова.
– А ведь трусит, подлец! – радостно шепчет Щелкунов.
В этих людях уже не таится дух возмущения, он закипает, переливается через край, но Самсонов так далеко отошел от них, что не замечает этого.
– А всяких интриганов и распространителей злобных слухов и вымыслов, – крикнул в заключение поверх общего шума Самсонов, – я буду карать со всегдашней своей строгостью – по законам военного времени! Да, да! И слюнявых, сопливых… Разойдись!
Партизаны уныло бредут к своим палаткам. Большая земля – это даже очень хорошо. Кому из нас не охота соединиться с армией? Одно дело вернуться со славой, другое – бежать… Гитлер небось с удовольствием на машинах отправил бы нас всех за фронт – тут мы ему страшнее. Конечно, ему, командиру, видней. У него, как говорится, карта, компас, с него спросят. Только сплоховал он третьего сентября в Хачинском лесу, нет в него прежней веры!..
К Самсонову подходит Гаврюхин. Сильно постаревшее лицо его озабочено.
