Матерно выругавшись. Барашков содрал со стены портрет. Он выскочил из комнаты, и я услышал его полный гнева и ненависти голос. Размахивая плакатом, он стоял перед отпрянувшим к стене, под иконы, бургомистром и кричал:
– Сволочи! Вот ваш освободитель, ваш бог! Вот на кого вы молитесь! – Он подскочил к бургомистру и изо всех сил ударил его по лоснившемуся потом лицу зажатым в кулаке плакатом. – Вы решили, мы побеждены, мы уничтожены, нас больше нет! Сейчас… ночью… на огороде лежит расстрелянный – наш связной. Это ты выдал его немцам!.. Портреты, плакаты развесил!.. Ты получишь свою землю!
И бургомистр, и жена бургомистра, и я молча в ужасе смотрели, как Барашков торопливо сунул в карман зажженный фонарик, перехватил правой рукой наган, отскочил, взвел курок, прицелился. Тик-так, тик-так – стучали часы. И снова дрогнул Барашков… Во все глаза, с остановившимся сердцем, смотрел я на черный зрачок вороненого дула. Тик-так, тик-так… Часы не поспевают за ударами сердца. В эти последние мгновения двадцатилетнему Барашкову пришлось собрать все свои душевные силы, чтобы нажать на курок… Пинком в живот ударил звук выстрела. Душу потряс женский вопль. Тонко зазвенели стекла, звенело в ушах, резко запахло порохом. Бургомистр неподвижно лежал на полу. Ворот рубахи распахнулся, открыв серебряный крестик на волосатой груди. Неслышно качался маятник часов…
Из боковушки вышла девочка в длинной рубахе. Она смотрела вниз на отца, а губы ее растягивались все шире в неудержимой улыбке. Она вся тряслась от беззвучного смеха.
Мы кинулись вон, в слепой мрак. Где-то пропел петух. Когда глаза привыкли к темноте, я оглянулся на дом под флюгером…
Рассвет, туманный и холодный, застал нас у тропинки, ведущей к лагерю.
– Самогон-то мы, господа-товарищи, забыли, – сказал я, силясь разглядеть в неверном свете лицо Барашкова, ища в нем признаки душевной перемены. Как же, ведь он только что убил человека, пусть изменника, но все-таки человека.
– Бр-р-р! Как вспомню смех той девчонки… Не нужно говорить об этом хлопцам. Засмеют. И про то, что я там нервничал, скандалил, тоже, знаешь, не стоит говорить. – Николай смущенно улыбнулся, протягивая мне все еще зажатый в руке плакат: – Вот наш трофей. Сам Гитлер! Я и не знал раньше, что он такой… противный!
Группа Аксеныча
1
В лесу нас ждали с новостями. Кухарченко ночью столкнулся в Рябиновке с какими-то вооруженными людьми и едва не ввязался с ними в перестрелку. Незнакомцы оказались окруженцами из подлесных деревень. Они ушли в лес при первом слухе о выброске нашего десанта и уже несколько дней искали нас. Двух представителей этих окруженцев: простодушного на вид великана Токарева и угрюмого лейтенанта, пограничника Покатило, – Кухарченко привел в лагерь.
Десантники наперебой расспрашивали о казни бургомистра Кульшичей. Щелкунов – он не отводил напряженного взгляда от Барашкова, скупо рассказывавшего о последнем ужине иуды, – побледнел и, перебивая Николая, решительно объявил о своем намерении собственноручно уничтожить следующего предателя.
– И я с тобой! – не очень уверенно вызвалась Надя. Ей хотелось скорее испытать себя.
Самсонов медленно обвел нас всех взглядом и веско и убежденно произнес:
– Кровь иуды-предателя не марает рук. Изменник – не человек, а гад ползучий. Уничтожение врага народа не убийство, а акт гуманности. Если враг не сдается…
Надя смотрела на изрядно помятый портрет Гитлера, брезгливо вздернув нос. Через ее плечо глядела на плакат Алла.
– Гляди, запоминай! Может, Адольф завтра с вами в лесу тут повстречается, – насмешливо процедил Щелкунов, высмеивая, видимо, свои собственные честолюбивые мечты. – А что? Придет сюда, косой черт, по ягоды, а вы, девки, цап его!..
– А Витька-то! – засмеялась Надя. – Штаны порвал, а глядит гордо, будто самого Гитлера в лес привел!
– Вы, ребята, откуда? – спросил Барашков Токарева и Покатило. – Что за группа у вас?
– Кухарченко! – внезапно перебил Барашкова командир. Он кивнул на Барашкова и меня: – Займись-ка ими, втолкуй им мой приказ!
Лешка-атаман ухмыльнулся и отвел нас в сторону.
– Дело в том, – сказал он, когда мы уселись на плащ-палатке, – что я, как вы знаете, всего-навсего лейтенант и обязан подчиняться капитану Самсонову, а вы должны подчиняться мне. Понятно?
– Что ты мелешь, Лешка? – спросил сбитый с толку Барашков. – Куда гнешь? Какой ты лейтенант? Самсонов, так тот политрук…
– Товарищ Барашков, – тоном упрека начал Кухарченко, – капитан Самсонов прав: вы и в самом деле забыли про суб… субординацию. Мне, капитану и лейтенанту Бокову – он ведь тоже лейтенант – придется всерьез заняться вашей дисциплиной. Так вот, больше не забывайте: Самсонов – капитан, а я и Боков – лейтенанты. Этих самых окруженцев мы решили присоединить к себе, – понизив голос, проговорил он вдруг серьезно, оглядываясь на Токарева и Покатило, – а у них почти все средние командиры. Не станем же мы, десантники, подчиняться окруженцам. Ясно? – Он вскочил и сильным рывком выдернул из-под нас палатку. У него смеялись теперь не только глаза, но и губы. – Ну, мелочь пузатая, хватит рассиживаться на командирском имуществе!
– Вот оно что!.. – протянул Барашков и, помрачнев вдруг, спросил, поднимаясь на ноги: – А я кто, тоже лейтенант?
– А вы все – младшие командиры, – усмехнулся Кухарченко и пошел к кружку «командиров», оживленно беседовавших со своим «капитаном», оставив нас искать утешение во внезапном производстве.
– Ну, а ты кто? – спросил я Щелкунова. В стороне от товарищей он разводил костер. – Ефрейтор?
– Разве нам не одним приказом присвоили старшинское звание? – усмехнулся Володька. – А если всерьез говорить, то не нравится мне этот маскарад. Все мы, выходит, самозванцы. Но командир говорит, что нам не до церемоний, не до фанаберий: нас одиннадцать, а против нас вся махина фашистского вермахта. Кстати… – Володька с видом заговорщика оглянулся по сторонам. – Начинается заваруха! Заметил, Кухарченко и Боков оба лейтенантами вдруг стали? В чем тут дело? Боков, понимаешь, пытался отговорить Самсонова от объединения с этими ребятами. Это, говорит, нарушит указания Центра, нам велели, мол, заниматься только разведкой и диверсией, нам нельзя обрастать людьми, создавать отряды – мы должны оставаться маленькой группкой. И все в этом роде. Самсонов ему на это отвечает, что не может он отказать людям, раз они хотят бороться за Родину, сколько бы их ни приходило. Чуешь, какая заваруха началась!
– Ну, это не наше дело, – сказал я, поразмыслив. – А при чем тут Кухарченко?
– Как при чем? С Боковым-то командир разругался? А что ему мешает Лешку своим заместителем сделать?.. Тьфу, черт! Все спички извел! – Он стал на колени, раздул щеки: – Фу! – Володька потер кулаком глаза. – Эх вы! Не догадались с Барашковым топор у бургомистра одолжить.
Вдвоем мы кое-как развели костер, сходили по воду в болотце, повесили котелки над огнем. Надя, весело напевая, крошила финкой гречневые концентраты.
