Зачем нам разлучаться,
Зачем в разлуке жить?..
Щелкунов встает – он только что проиграл трофейные часы. Он выворачивает с сокрушенным видом карманы хлопчатобумажных шаровар и, не обнаружив в них ни гроша, кричит:
– Блатов, коня!
– Куда собрался? – смеясь спрашивает самый заядлый в отряде картежник вейновец Сандрак, пересчитывая и аккуратно сортируя выигранные деньги.
– К бургомистру какому-нибудь. За деньгами!
Разлука ты, разлука,
Чужая сторона…
По поляне идет Боков, ведя под уздцы расседланную кобылку. Его окружают десантники.
– Ребята, сюда! – кричит Барашков. – У Чернышевича с немцами бой был!
– Давай, давай, Боков! Рассказывай!
Всех нас интересуют боевые дела наших однокашников-десантников за Пропей. Но не так-то легко заставить Бокова заговорить.
Меня возмущает Боков, возмущают его налитые румяные щеки, сонный взгляд. Вечно зевает, жует, первым засыпает, последним просыпается. После нескольких стычек с Самсоновым он, кажется, махнул на все рукой. Бывший заместитель командира группы, по-видимому, безропотно принял свою отставку: ответственности меньше! Он добросовестно исполняет свои обязанности связного между Самсоновым и Чернышевичем, перепоручая командование отделением, командиром которого он числится, своему помощнику Ефимову. Молчать он может днями, неделями. Приказания, правда, исполняет автоматически, точно и в срок, как заведенный. Есть такие люди: исполнитель хороший, а инициативы никакой. До войны Боков ударно работал на строительстве метрополитена, был награжден орденом – значит, хорошо им там руководили. Трудно объяснить другое: почему этот тугодум стал десантником? Нам требовались люди незаурядной воли, энергии, исключительной предприимчивости. Пожалуй, не все мы, новички, могли похвастать этими качествами, зато у нас есть молодой задор, есть сметка…
– С Чернышевичем, – неохотно бурчал Боков, – неприятная история приключилась… Некогда рассказывать – мне надо ехать встретить Бажукова этой ночью… Ну да ладно…
По словам Бокова, товарищи за Проней действовали в своем первоначальном составе, не вербуя добровольцев, согласно указаниям Центра, заинтересованного прежде всего в получении от нас разведывательных данных. Неделю назад сельская учительница, связная Чернышевича, сообщила ему о подготовке немцами карательной экспедиции.
– Ну, устроил Чернышевич засаду в лесу, ждет фашистов…
Боков прерывает рассказ на полуслове, хмуро глядит через поляну.
3
К нам подходят двое – Самсонов и Кухарченко. Самсонов мрачен, лицо его выражает решительность. Лицо Кухарченко ничего не выражает.
– Десантники! – прерывает Кухарченко Бокова. – На закрытое собрание!
Десантники гурьбой идут за командиром. Не узнать теперь прежних новичков – Щелкунова, Терентьева, Сазонова. Все они так и пышут удалью. Куда девалась их прежняя робость, неуверенность в себе. В движениях, в походке и, конечно, в одежде лихое молодечество: пилотки, фуражки – если они есть – сдвинуты набекрень, воротники расстегнуты, рукава гимнастерки или мундира засучены по локоть. Даже у застенчивого, как девушка, Коли Шорина небрежно перекинута через плечо портупея, на комсоставском ремне висит кобура ТТ, под ней качается, поблескивая, немецкая шомпольная цепочка. Все одеты с партизанским шиком, каждый – передвижная выставка трофеев, фрицевские часы, фонарики, тесаки. Штаны в засохшей грязи и травяной зелени, голенища хромовых сапог приспущены до отказа, и из них торчат складная ложка, рукоять финки, а то и рожок немецкого автомата…
– Нам предстоит решить важное дело, – бесстрастным тоном начал Самсонов, когда все мы расселись вокруг него на прогалине шагах в двадцати от лагеря.
Капитан одет в новенькое комсоставское обмундирование без знаков различия. Почти все десантники бледны – эти полуночники почти не видят солнца, отсыпаясь после ночных заданий в тени, – а капитан успел уже загореть. Ярко-белый кант свежего подворотничка оттеняет крепкую, загорелую шею. Поблескивают полированные пуговицы, пряжки фронтовых ремней, черная кобура парабеллума, лакированный козырек фуражки. Он сидит, руками обхватив колени, хмуро пожевывая зажатый в зубах зеленый стебелек. Говорит сквозь зубы, негромко, но внятно:
– Все в сборе?
– Все, – отвечает, неизвестно чему ухмыляясь, Кухарченко, – кроме Нади Колесниковой.
– О ней-то мы и будем говорить. Говорить серьезно. Я опираюсь на вас, на десантников. Вы ядро моего отряда. Я один, а вас десять. Десять пальцев на моей руке, – Самсонов растопырил пальцы правой руки, – которой я управляю отрядом. – Он обвел нас взглядом. Десантники потупились. – Все вы, превысив мои ожидания, неплохо освоились с суровыми условиями вражеского тыла, вошли в колею партизанской жизни. Глядя на вас, – Самсонов жестко улыбается, – можно подумать, что вы всю жизнь партизанили. Некоторые, возможно, обижаются, что я не выдвигаю их на командные должности, не включаю, так сказать, в свой генштаб. Напрасно! Каждый получит по заслугам. Каждый! В том числе и Колесникова…
Кухарченко зевает и старается показать нам, что ему, как особо доверенному лицу, все заранее известно. Алла, низко опустив голову, теребит в руках сорванную с куста ветку.
– Закуривайте! – вдруг говорит Самсонов, доставая пачку немецких сигарет «Бергман приват».
Сигареты разобрали. Над прогалиной поплыл дымок.
– Короче. – Тут в голос Самсонова закрадывается вдруг волнение. – Боец Колесникова не оправдала доверия Родины и командования, нарушила присягу. Несколько дней назад я послал ее с ответственным заданием в Могилев. Она струсила, не пошла в Могилев и, боясь наказания, вернулась с ложными, из пальца высосанными сведениями. Невыполнение приказа командира – самое тяжкое преступление. В этом суть ее персонального дела. Я поступил с ней чересчур мягко, ограничился устным внушением, снисходя к ее полу, дал три наряда вне очереди, поставил вчера на пост, а она ушла, убежала, дезертировала с поста! Сейчас она пьянствует в Александрове. – Десантники в испуге и недоумении переглядываются: проступки Колесниковой для многих из нас что гром среди ясного неба. – Я уже говорил с Василием Козловым – он тоже десантник, вы знаете, думаю, их отношения. Козлов нашел в себе мужество со всей суровостью осудить преступления Колесниковой… Десять пальцев… Если у одного гангрена, его надо отрубить, чтобы спасти руку… Преступления Колесниковой опаснее, чем кажется на первый взгляд. Колесникова подрывает мой авторитет. Мне лично этот авторитет не нужен, но на нем зиждется благополучие созданных мною… моей группой отрядов. Она подрывает авторитет всего нашего коллектива, всего отряда, а отряд наш представляет здесь советскую власть. Выходит, Колесникова подрывает авторитет советской власти! – Самсонов помолчал. Машинально достал «беби-браунинг», отобранный у Нади, поиграл им. И вдруг сквозь стиснутые зубы задыхающимся голосом командир выпалил: – Я предлагаю расстрелять Колесникову.
