– Успокой, господи, душу убиенного раба гитлеровского… – протянул с издевкой в голосе Блатов.
– Не смейся, шут гороховый! – оборвал его Трофимов, круглыми глазами глядя на убитого. – Человека как-никак убили!
– Не человека, а мразь с лица земли стерли! – огрызнулся Блатов. – Дай ему, господи, царство небесное! Аминь! – пропел он, воздев глаза к небесам.
Трофимов и Блатов, оба маленькие, сморщенные, но юркие мужичонки, самые старшие в группе, всегда подзуживают друг друга, но держатся постоянно вместе, неразлучные, как сиамские близнецы, делят табак, спят рядом, едят из одного котелка…
Трофимов, кряхтя, присел на корточки, опасливо, косо глянул на кровь и, вздохнув, почесав затылок, стал снимать с убитого пиджак. Сандрак, задумчиво поглядев на большой палец, выглядывавший из разбитого своего сапога, повертев им, принялся за ботинки. Блатов подошел к велосипеду, пнул шину носком сапога, посмотрел на марку «вандерер». Копаясь в мешке, привязанном к багажнику, вытащил кулек муки, кусок сала, пачки сахарина.
– Ну, Блатов, вяжи обратно сидор, – сказал Богданов, – в лагере пригодится: вечером чаевничать будем.
Блатов шумно прочистил вдруг горло, сплюнул и робко проговорил:
– А может, им отдать?..
– Кому «им»? – грозно спросил за его спиной Богданов. – Штабным живоглотам, что ли? Вот им! Всей группой чаевничать будем.
– Да старикам вот этого… Старуха у него кончается… Не их вина, что у них такой сыночек уродился…
Партизаны вокруг примолкли, посмотрели сначала на Блатова, а потом на тело, распростертое у их ног. Первым заговорил Богданов:
– Ладно. Дуй, Блатов, в село, разыщи этих стариков да отдай им продукты. Может, и одежду? Нет, не надо. Возьми лучше вот деньги его. На этот раз фрицевские марки на доброе дело пойдут. Сколько здесь? Триста с лишним…
Спохватился и я, стал шарить в карманах. Но денег у меня не было…
К Блатову медленно подошел Сандрак. Ботинки убитого, связанные за шнурки, висели у него на плече. Нахмурившись, вытащил из кармана одну толстую пачку, достал другую, третью… Советские сторублевки, красные тридцатки, аккуратно перевязанные тесемкой… Нехотя сунул деньги Блатову.
– Бери! – проскрипел он сердито. – Тут ровно девятнадцать тысяч, тысяча девятьсот в переводе на марки. Не беречь же мне их до могилы, где только черви – козыри…
– Ого! Небось весь картежный выигрыш твой? – усмехнулся Богданов. – И на развод грошей не оставил? Раскошелился-таки наш скупердяй!.. – Сандрак не ответил ему, отошел. – Ну, дуй, Блатов! Да уж и Трофимова, дружка своего, прихвати. Своих там повидайте, а потом догоняйте нас – мы через Заболотье в Кульшичи пойдем.
Я катил на велосипеде по окольной тропе вдоль пыльной дороги. По сапогам хлестали усатые колосья ржи. Деревня Заболотье поразила меня своим вымершим видом. Я посмотрел на трубы. «Странно! Пора бы им и за утреннюю стряпню браться»… У крайней хаты из-за ворот выглянула повязанная платком косоглазая баба, зазывно махнула рукой.
– Куда едешь, сынок? – сердито набросилась она на меня, когда я подъехал вплотную к забору. В руке – ухват, лицо разгорелось от печного жара. – Вертай назад, касатик. Германцев полно в Кульшичах!.. Только на косьбу собрались, а они едут, проклятые!..
Паутину сна точно ветром развеяло, и тихое, убаюкиваемое шелестом деревьев утро и дремавшая деревенька мгновенно наполнились мрачной угрозой. Я соскочил с «вандерера», скинул с плеча полуавтомат…
– На грузовиках, миленький, из Пропойска понаехали. С самим комендантом. Немцы, полицаи, куляметы – тьма-тьмущая.
– Ну, дякую, мать!.. – Косоглазая показалась мне просто красавицей.
– Чего там… Вижу, знакомый едет… Я ж тебя знаю, дитятко, это ты тогда бандитов покарал…
Я повернул велосипед и, изо всех сил нажимая на педали, понесся навстречу друзьям.
4
Группа Богданова обошла Заболотье и остановилась за околицей, там, где дорога круто сбегает к Кульшичам.
Село Кульшичи лежало на расстоянии прицельного винтовочного выстрела от копен свежего сена, за которыми мы поспешили укрыться. Минут пятнадцать мы наблюдали за расхаживавшими по селу немцами. Немецкие шинели цвета «фельдграу», разношерстные шинели полицейских… Мы слышали гортанные выкрики, женские вопли, одинокий собачий лай, визг свиней. А вокруг нас мирно стрекотали кузнечики.
– Смотри! – ткнул меня кулаком в плечо Богданов. – Видишь, на кладбище полицаи идут, разведка ихняя! Четыре, пять, шесть гадов… Есть шанец увеличить счет за Красницу!
Полицаи в разномастных шинелях с белыми «нарукавками» вышли из-за кустов, буйно разросшихся на кладбище слева от Кульшичей, и гуськом, с винтовками наперевес, направились через картофельное поле к выгону. Вот они спустились в лощину. Между ними и нами стоял на пригорке невысокий сруб.
– Давай я встречу их у сруба, – сказал я Богданову. – Подальше от Заболотья, а то деревне попадет!..
Взяв с собой пулеметчика Покатило и двух партизан, я побежал, пригибаясь, к срубу.
Полицаи не заметили нас. Они подходили. Ближе, ближе… У одного из них я увидел советский автомат, не то ППД, не то ППШ, и сердце мое заколотилось еще сильнее. Шли они медленно. Передний остановился и нестерпимо долго разглядывал Заболотье в бинокль. Затем он взял вправо, решив, видимо, обогнуть деревню. Я вышел из-за сруба с полуавтоматом за спиной и закричал:
– Идите сюда, тут свои!
Уж слишком обидно было бы упустить автомат, да и как было не воспользоваться случаем блеснуть удалью перед товарищами!
– Кто вы? Идите вы сюда! – закричали полицаи.
– Сюда, скорей сюда! Мы – ржавская полиция!..
О радость! Полицаи двинулись вперед. Впереди шел человек с автоматом и биноклем. Когда до них оставалось шагов тридцать – сорок, пулеметчик Саша Покатило не выдержал – дал длинную очередь. Я ударил из полуавтомата. Богданов тоже открыл стрельбу. Полицаи упали, скрылись за картофельными грядками. Ответных выстрелов не было. В Кульшичах заработал мотор, забегали, засуетились немцы.
С криком «За мной!» я бросился вперед, не упуская из поля зрения Кульшичи и внимательно следя одновременно за местом, где залегли полицаи. Живые или мертвые? Я выстрелил наугад, но только эхо ответило на выстрел. Сзади бежали товарищи. Кто-то крикнул: «Вот они!» Я повернулся и бросился обратно, нещадно ругая себя за то, что пропустил полицаев, прыгая через топкие грядки, путаясь в кустах картофеля.
Я чуть не наступил на лежавшего в меже человека, увидел залитую кровью шинель и вороненый, с лакированным светло-желтым ложем автомат ППШ. Я выдернул у полицая автомат. Полицай застонал, открыл глаза:
– Не убивайте…
Он завизжал в зверином страхе, когда я стаскивал с него ремень автомата, и, захлебнувшись, дышал с густым, булькающим хрипом.
