Накануне вечером мы много общались, поэтому Пол знает мою историю. Он знает, что у меня хрупкие кости ног и существует большой риск перелома. Но он понимает, почему я очень скучал по прыжкам и почему хочу сейчас рискнуть. Он связывает мне ноги, чтобы во время приземления они держались вместе… и мы готовы.
Мигает зеленый сигнал — можно прыгать. Чтобы ни за что не зацепиться руками, я прижимаю их к туловищу, и Пол выталкивает меня в люк. Мы вместе ныряем в клубящийся вихрь. Я в восторге от того, что делаю невозможное.
Мы камнем летим вниз, ветер ревет в ушах.
Адреналин.
— АААААААА! — кричу я, не помня себя от восторга.
— ДАААААА! — вторит мне Пол.
В свободном падении орешь так, что срываешь голос.
Это даже лучше, чем подсказывала мне память. Адреналин свободного падения и рев ветра вызывают каскад воспоминаний о том, каким я был когда-то. Я не жалею о жизни до инвалидности. И в то же время не пытаюсь отрицать эту жизнь.
Каким-то образом мне удается чувствовать себя цельным.
Пол раскрывает парашют. Только что ветер выл так, что ни слова не было слышно, а теперь вмиг наступают полная тишина и покой. Пол выполняет несколько крутых разворотов, и в конце концов мы оказываемся почти в горизонтальном положении относительно парашюта. Просто безумие. Это страшная перегрузка, и, конечно, я в восторге от каждой секунды. Этот дикий полет к земле оказывается именно таким, как я и мечтал.
Я касаюсь земли. Адреналин просто зашкаливает. Это почти нереальный кайф. Найдя Нэпала, я говорю ему то, что он и так знает: «Мы это сделали. Сделали. Мы взобрались на самую крутую гору, покорили самую высокую вершину».
Я делюсь с Полом и ребятами безумной мыслью, которая только что пришла мне в голову: если я смог прыгнуть в тандеме, то, может быть, смогу прыгнуть и один, в коляске? Признáют ли меня годным к прыжкам, если я в коляске? Тогда я мог бы на таких мероприятиях лететь один в свободном падении, а потом приземляться в своей коляске. Вот это было бы эффектное появление!
Пол говорит, что для этого понадобится коляска особой конструкции, оборудованная амортизаторами и протестированная в аэродинамической трубе. Но он тоже считает, что это было бы круто.
Сегодняшний прыжок снимали на видео. Вечером во время официального приема нам показывают запись. Не помню, что я говорил сразу после прыжка — я столько всего наплел, — но от этого видео слезы подступают к глазам. Здесь мои родственники и друзья. Мы говорим о том, что в последний раз я прыгал более десяти лет назад во время того задания. О том, каково это — ждать годами, мечтая о полете, а теперь наконец осуществить свою мечту.
Нэпал слишком умен, чтобы думать, будто я плачу от горя. Он понимает, что сейчас я счастлив как никогда — если не считать дня нашей встречи. Пес подходит ко мне, чтобы обнять, но почему-то его лапы не отрываются от земли. Со стороны кажется, что он не может поднять свое большое тяжелое тело и запрыгнуть ко мне в коляску. Не похоже на моего сильного как бык лабрадора-шестилетку.
Совсем не похоже.
Позже, в номере отеля, Нэпал кажется необыкновенно усталым. Я звоню ветеринару на личный номер и рассказываю о проблеме. Мы были на консультации две недели назад: у Нэпала никак не проходил кашель. Теперь кашля нет, но почему мой пес так измучен? Ветеринар просит привезти Нэпала на осмотр, как только мы приедем.
На следующее утро мы покидаем отель. В ожидании лифта Нэпал мочится в угол. Просто невероятно. Никогда раньше он не делал ничего подобного. Я устраиваю его в машине, и мы отправляемся домой. Вообще-то мой пес любит ездить на машине. Он сидит выпрямившись, подставив голову потоку воздуха, врывающемуся в приоткрытое окно, и наслаждаясь каждой минутой. Нос по ветру, уши покачиваются.
Но сегодня все не так. Сегодня Нэпал заползает на заднее сиденье и погружается в глубокий-глубокий сон. Мой пес сворачивается калачиком, и мир для него словно умирает. Сидя за рулем, я думаю о своем прыжке и о том, как хорошо было бы прыгнуть в коляске вместе с Нэпалом.
— Что скажешь, малыш? — спрашиваю я. — Ты хотел бы прыгнуть с парашютом?
Никакой реакции. Я смотрю в зеркальце. Мой пес так тихо лежит на заднем сиденье, что я даже не знаю, дышит ли он.
— Нэпал! — окликаю я его.
Никакого ответа.
— Эй, Нэпал! — зову я уже более настойчиво. — Нэпал! Эй, Нэпал! Ты как, приятель?
Ответа по-прежнему нет.
— Нэпал! Нэпал!
Ответа нет.
— НЭПАЛ! ПРОСНИСЬ, ПРИЯТЕЛЬ!
Он наконец дергает головой и сонно приоткрывает один глаз. Слава богу. Но в следующую секунду снова проваливается в сон. Я испугался до смерти, когда подумал было, что Нэпал уже не проснется.
До дома чуть больше часа пути. Я бужу Нэпала, когда мы приезжаем, но ему едва удается самостоятельно выползти из машины. Он никогда таким не был. Позвать на помощь мальчиков я не могу — они на неделю уехали с мамой в Колорадо кататься на лыжах, чтобы я мог спокойно поработать с английским писателем.
Мы добираемся до дома. Нэпал спотыкается. Никогда раньше такого не было. Он словно не может идти ровно и с трудом держится на ногах. А может быть, стал хуже видеть.
Я очень беспокоюсь, но в данный момент мало что могу сделать. Я устал с дороги. За последние двое суток я спал всего несколько часов, и то урывками. Сегодня вечер субботы, а ветеринарная клиника по выходным закрыта. Я еще раз звоню ветеринару, и он просит привезти Нэпала в понедельник с самого утра.
И мы с моим псом вырубаемся, лежа на одной кровати. Спим. Но даже сон теперь какой-то не такой.
Обычно у нас пятнадцатиминутные обнимашки в кровати, а потом Нэпал устраивается поудобнее и ворчит, издавая свой рычаще-лающий зевок: «Я тебя люблю, приятель, но мне тут не очень удобно». Он спрыгивает с кровати и выходит на улицу, в туалет. Потом неслышным шагом возвращается и плюхается на свою подстилку рядом с кроватью. Все дела сделаны, пора на отдых. Это постель Нэпала. Она ему нравится.
Но сегодня все не так. Он всю ночь лежит на моей кровати, очень тесно прижимаясь ко мне, словно ему невыносима даже сама мысль о разлуке. Кажется, мой пес боится.
В определенный момент ко мне снова приходит страх, который я ощущал по дороге домой, когда не мог разбудить Нэпала. Он спит очень крепко и почти не шевелится. Дышит медленно и глубоко, словно всхлипывая, и на миг мне кажется, что его больше нет. Что он угас.
Но почему я так боюсь?
Почему я думаю, что его, моего малыша, преследует смерть?
Мы две недели назад были у ветеринара. Нэпала тщательно обследовали и ничего не нашли. Так почему же теперь, в Мак-Кинни, я лежу без сна и терзаюсь страхом за своего пса?
На следующий день приезжает английский писатель, чтобы поработать над нашей книгой. Он летит из Лондона. Я так радовался, что он наконец увидит Нэпала. Увидит моего пса, от которого все без ума. Но в данный момент я даже не знаю, смогу ли взять Нэпала с собой в аэропорт. Мне не хватит сил затащить его на руках в машину, и он будет явно не в состоянии забраться туда сам.
