Мартини заметил, что она чуть сдала позицию, словно не зная, что ответить.
– Я хочу обратно, хочу вернуться домой, – протестовала девочка.
– Хочешь ты этого или нет, но теперь наш дом здесь.
Слова были жесткие и решительные, но тон, которым их произнесла Клеа, выдавал ее слабину.
Моника вскочила из-за стола и ринулась вверх по лестнице к своей комнате. Немного погодя внизу услышали, как хлопнула дверь. Воцарилось короткое молчание.
– Она даже не доела, – сказала Клеа, поглядев на все еще полную тарелку дочери.
– Успокойся, я потом поднимусь и принесу ей что-нибудь.
– Не понимаю, откуда такая враждебность.
Однако Клеа прекрасно все понимала, Мартини был уверен. И был убежден, что в знак протеста дочь не притронется к еде, которую он ей принесет. Когда-то все было по-другому. Когда-то он мог утихомиривать стычки между матерью и дочерью, умел стать посредником. Он чувствовал себя всего-навсего странным тощим парнем, который живет под одной крышей с этими двумя женщинами, бреет себе физиономию, а не ноги, не кидается на всех по пустякам за отсутствием критических дней и не стремится всюду вставить свои пять грошей. С Моникой роль молчаливого, но понимающего отца всегда срабатывала. А теперь у них в семье что-то сломалось.
Но он был убежден, что ему все удастся исправить.
Он заметил, что Клеа вот-вот расплачется. Он всегда умел различать, когда слезы наворачивались у нее на глаза от нервного напряжения. Но сейчас это были слезы боли и страдания.
«Это, наверное, из-за той пропавшей девочки, – сказал он себе. – Она сейчас думает, что все это может случиться и с нашей дочерью, потому что она перестала ее понимать».
Мартини почувствовал себя виноватым. Потому, что он был простым учителем старших классов, потому, что зарплата у него была мизерная, потому, что он не мог предложить лучшей жизни двум женщинам, которых любил больше всего на свете, и, наконец, потому, что заточил свою семью в горах, в местечке под названием Авешот.
Клеа вернулась к еде, но по щекам ее побежали слезы. Мартини больше не хотел видеть ее в таком состоянии.
Да, он все исправит. Он поклялся себе, что снова расставит все по своим местам.
25 декабря
Два дня после исчезновения
В утро Рождества на улицах Авешота было полно народу. Казалось, все решили закупить подарки в последний момент.
Мартини бродил между стеллажами книжного магазина, разглядывая корешки романов и выбирая, что бы почитать в каникулы. У него накопилось много тетрадей на проверку, он опаздывал с заполнением характеристик за триместр, но не мог отказаться потратить немного времени на себя. На самом деле и дома накопилось много дел. Всякой мелочи, которую он постоянно откладывал, а теперь Клеа наверняка потребует, чтобы он все доделал. Например, решил вопрос с беседкой в саду. Когда они выбрали для переезда это место, жена мечтала о маленьком зеленом уголке за домом. Она хотела либо завести огородик, либо посадить розы. Старая беседка совсем развалилась, и Лорис убедил жену переделать ее в теплицу. На его беду, Клеа с энтузиазмом восприняла это предложение. Она надеялась, что он не станет дожидаться лета, чтобы довести дело до конца, а сделает все уже сейчас, зимой. Придется провести несколько часов на холоде, но оно того стоило: ведь тогда на лице у нее появится благодарная улыбка.
В этот момент он увидел, что в магазин зашла Клеа и принялась высматривать его между стеллажами. Он помахал ей рукой. В руке у нее был сверток, перевязанный лентой, глаза блестели.
– Ну что, нашла? – спросил он, когда она подошла ближе.
Она радостно кивнула:
– Как раз такие, как она хотела.
– Отлично, – похвалил он. – Ну, теперь она перестанет нас ненавидеть… Ну, по крайней мере, ненадолго.
Оба рассмеялись.
– А тебе что хотелось бы?
Он обнял ее:
– Я уже получил свой подарок.
– Ладно, к этому надо прибавить еще что-нибудь.
– Живу я тем, что у тебя беру, моя надежда, мука и отрада…
[3]
– Хватит цитировать Шекспира к месту и не к месту, скажи лучше, что ты хочешь к Рождеству.
Мартини заметил, что улыбка исчезла с лица жены. Она что-то разглядывала у него за спиной. Он обернулся.
Неподалеку от них кассирша прикрепляла к стене за кассой листовку с портретом пропавшей девочки.
– Даже представить себе не могу, что чувствуют сейчас Кастнеры, – говорила она одной из покупательниц. – Столько часов провести, не зная, что случилось с их девочкой…
– Какая трагедия… – согласилась та.
Мартини осторожно взял жену за подбородок и повернул к себе:
– Давай уйдем?
Она кивнула, закусив нижнюю губу.
Немного погодя учитель стоял перед супермаркетом с полной тележкой всякой всячины. На рождественские подарки они потратили почти все его месячное жалованье. По его настоянию Клеа решилась заглянуть в магазин одежды, чтобы подыскать себе подарок. Он дожидался ее, надеясь, что она выйдет не с пустыми руками. А пока внимательно разглядывал забинтованную левую руку. Она ныла всю ночь, и в конце концов ему пришлось выпить обезболивающее, но заснуть так и не удалось. Сегодня утром он снова сменил повязку и понял, что нуждается в антибиотике, – похоже, рана инфицирована.
И тут он позабыл о руке, увидев вдалеке знакомое лицо.
На спинке скамейки рядом с киоском, торговавшим хот-догами, в окружении приятелей сидела Присцилла. Они явно скучали и вяло перекидывались шутками. Мартини долго наблюдал за своей самой хорошенькой ученицей. Она жевала жвачку и при этом ухитрялась еще грызть ногти. Один из мальчишек что-то сказал ей на ухо, и она насмешливо улыбнулась.
– Я пустила в ход все воображение, чтобы найти в этом магазине то, что мне действительно понравилось.
Это сказала Клеа, снова завладев вниманием мужа. Она торжествующе показала ему красный пакет:
– Та-дам!
– Что это?
– Шарф из тончайшей акриловой пряжи.
Мартини поцеловал ее в губы:
– Не сомневаюсь, что ты раскритикуешь даже тот подарок, что выбрала сама.
Клеа взяла его под здоровую руку и толкнула вперед тележку.
Она выглядела счастливой.
– Я всегда говорю: в делах очень важно уметь угадать момент.
Одевис разглагольствовал и одновременно шуровал кочергой в большом каменном камине, разжигая огонь. Лорис и Клеа сидели на белом диване в гостиной. У них под ногами лежал пушистый ковер, тоже белый, а рядом стоял стеклянный столик. За их спинами на большом столе еще громоздились остатки рождественского обеда и медленно догорали красные свечи. Огромная украшенная елка доставала почти до потолка. Все в этом доме выглядело богато и безвкусно.
