Когда мы вошли в квартиру, Анна первым делом начала расставлять цветы по вазам, которых у нее было великое множество, — оказалось, что для каждого вида цветов у нее была отдельная ваза. И очень скоро квартира превратилась в филиал Ботанического сада. Наконец мы сели ужинать — тетя Мила при виде такого стола решила бы, что меня морят голодом, и упала в обморок. Ермакова спросила:
— Женя, как вы думаете, они навсегда оставили меня в покое или это временная передышка?
— Что касается Воронцова, то навсегда, — уверенно ответила я. — Слишком многое у него поставлено на карту, чтобы рисковать. А Тихонов? Ближайшее будущее покажет. Его выставили на посмешище, но кто? Если он соберется мстить, то кому? Обо мне он не знает. Вы же с ним отношения не выясняли? — Я вопрошающе посмотрела на нее.
— Нет, — покачала головой она. — Наверное, он решил, что я рассталась с ним из-за его бывшей работы.
— Вот! — выразительно произнесла я. — Поэтому связать сегодняшний случай с вами он не может — вы же не обсуждали с ним перспективы его политической карьеры, о письме промолчали, о том, что у него есть другие женщины, — тоже. Скорее всего, он будет считать этот скандал происками своих политических противников. А теперь давайте разбегаться по матрешкам — день был перенасыщен событиями, и вам нужно отдохнуть.
У себя в комнате я позвонила Крону и отчиталась о работе за день. Об истории с Тихоновым он, естественно, уже знал, а вот происки Воронцова в отношении Анны стали для него неприятной новостью, но, узнав, что я разобралась в ситуации, он успокоился. Уже лежа в кровати, я спохватилась, что так ничего себе и не успела купить, значит, утром меня опять ждал такой легкий завтрак, который желудок нормального человека способен воспринять только как насмешку. Пообещав себе, что завтра непременно все куплю, я уснула с чувством честно выполненного долга.
Беда пришла, откуда не ждали
Среда
Глядя на «тощий» завтрак, по сравнению с которым вчерашний казался Лукулловым пиром, я затосковала, а куда деваться? Понятно, что после «загрузочного» дня, который Ермакова позволила себе вчера, должен следовать разгрузочный, но я-то почему страдать должна? Однако в чужой монастырь со своим уставом не лезут, и я, проверив обстановку на улице, вышла с Анной из дома. После того разгона, который я устроила Тихонову, у него было два выхода. Первый: затаиться и ждать, когда о нем все забудут, а потом самому забыть дорогу к дому и театру Ермаковой, чтобы не провоцировать рецидив. Второй: пойти в последний и решительный. Посмотрев в Интернете видео вчерашних событий и почитав весьма нелестные для него комментарии, я надеялась, что он выберет первый — его и так только что смолой не облили и в перьях не вываляли. А с другой стороны, если зайца загнать в угол, то и он может на человека броситься, поэтому никакие предосторожности не были излишними.
Мы подошли к машине, и я с трудом сдержалась, чтобы не выругаться — правое заднее колесо оказалось спущенным. Я быстро завела Ермакову обратно в подъезд и, отойдя в сторону, позвонила якобы рабочим. Третий, а потом и Четвертый клялись и божились, что с того момента, как мы вчера приехали, и до настоящего времени к машине никто не подходил. Просмотрев ночную запись на мониторе охранника, я и сама убедилась в этом — видимо, я возле дома Ковалевой сама на что-то наехала. А поскольку произошедшее не было диверсией, можно было успокоиться и заняться делом.
— Анна, у вас запаска есть? Это запасное колесо, которое обычно лежит в багажнике, — объяснила я, приноравливаясь к ее техническому антиталанту. — Мне надо колесо заменить.
— Наверное, есть, — неуверенно ответила она. — Вообще-то я не знаю, что там, я туда ни разу не заглядывала, потому что пакеты с покупками на заднее сиденье ставлю. А это много времени займет? У меня же в десять начало репетиции.
— Ничего страшного не случится, если вы немного опоздаете, — отмахнулась я.
— Я себе такого позволить не могу! — твердо заявила Анна. — Это будет проявлением неуважения к коллегам.
Услышав такое, я с большим подозрением уставилась на нее — провалы в памяти? А не рановато? Она что, забыла, как Воронцов ее вчера мордовал, как Лукьянова откровенно радовалась этому, как никто не сказал в ее защиту ни одного слова? Она поняла, о чем я думаю, и все так же твердо произнесла:
— Женя! Я ведущая актриса театра, а это ко многому обязывает. В том числе и к аккуратности во всем.
— Хорошо! Тогда давайте вызовем такси. Я отвезу вас в театр, сдам с рук на руки Ковалевой, а потом вернусь сюда и поменяю колесо.
Оставив Ермакову в театре, я на той же машине вернулась к дому и занялась делом. Провозилась не меньше часа и вывозилась как чушка, но ключей от квартиры Анны у меня не было, и я, решив, что приведу себя в порядок в театре, отправилась туда. Но если день не задался с самого утра, то с чего бы ему потом удачным быть? Я застряла в пробке! Нет, это стихийное бедствие Москву точно когда-нибудь погубит! Машина двигалась со скоростью старой и больной черепахи, но я особо не волновалась — никаких неожиданностей в театре быть не должно. Сглазила! Мне позвонили из машины охраны, и взволнованный мужской голос сказал:
— Евгения! Нештатная ситуация! Ермакову какая-то старушка и охранник вывели под руки из театра из служебного входа и усадили в такси. Она была совсем никакая! Сейчас машина двигается в сторону дома Ермаковой. Мы едем следом. Подтягивайтесь!
— Принято! — отозвалась я.
Принято! А толку? Я же в пробке стою! Тем хуже для пробки. Сказать, что я вела себя некорректно по отношению к другим водителям, значит, промолчать. Я вела себя по-хамски, выезжала на тротуары и газоны, только что на таран не шла. Со всех сторон в мой адрес несся самый изощренный мат-перемат, а я, вспомнив военную службу, отвечала не менее изысканно. Порой так, что какой-нибудь мужик застывал с открытым ртом, чтобы легче переварить услышанное. Да, меня это не красит! Но если кто-нибудь когда-нибудь скажет, что в боевых условиях, под палящим солнцем, когда воды осталось два глотка, в лютый мороз, когда зубы отбивают чечетку, пробираясь через болото чуть ли не по ноздри в вонючей жиже, бойцы разговаривают друг с другом на «вы» и через «пожалуйста», не стоит этому верить! Правда войны груба и неприглядна, и те, кто через это прошел, до конца жизни несут на себе отпечаток пережитого, хоть во фрак их одень, хоть в кринолин.
Вырвавшись из пробки, я помчалась к дому Анны, но уже держась в рамочках — мне только конфликтов с гаишниками не хватало. Наконец я добралась. Выскочив из машины, я исключительно на автомате поставила ее на сигнализацию и влетела в подъезд. Лифт, как назло, был занят, и я через ступеньку побежала наверх.
То, что в квартире Анны творится что-то неладное, я поняла еще на втором этаже — на лестнице люди громко и оживленно переговаривались, кто-то предлагал вызвать полицию, кто-то «Скорую помощь», а одна женщина с пронзительным голосом, перекрывавшим все остальные, раз за разом спрашивала:
