— Москвичи редко любят провинциальных родственников, особенно если это родственники жены, — усмехнулась я.
— Понимаю, — покивал он. — Валерий был не слишком приятным человеком. Но причина у вас вполне уважительная, поэтому дайте мне вон оттуда, где телефон стоит, блокнот и ручку.
Я подошла, но ни блокнота, ни ручки на тумбочке не было, а лежала газета. Я подняла ее и тихонько рассмеялась — там были и блокнот, и ручка, и…
— Роман Давидович, вы случайно не эти очки искали? — спросила я, принося ему то, что он просил, и очки в придачу.
— Да! — вздохнул он. — Что вы хотите от старого человека? Только вот не помню, а зачем я их снимал? — Он вопрошающе посмотрел на меня, на что я только развела руками.
Левин писал, а я смотрела на этого одинокого старика, и мне было его искренне жаль. «Черт побери! — думала я. — У «Гардиана» совершенно невероятные возможности, неужели Крону будет трудно выяснить судьбу Кити? Вдруг она еще жива?»
— Роман Давидович, напишите мне полностью имя Кити, — попросила я. — У моего друга очень большие связи, и он может узнать, что с ней случилось. Ведь Вальдовская — очень редкая фамилия, вряд ли в России найдется много людей, которые ее носят.
— Китя была Вальдовской по мужу — у него предок поляк был, — объяснил он. — Но вот я тут подумал, что после развода она могла свою девичью фамилию вернуть. Если уж она решила совсем с прошлым порвать. Так я ее вам тоже напишу.
Старик закончил, вырвал из блокнота листок и протянул его мне и, пока я читала, говорил:
— Женечка, я вас очень прошу, если ваш друг найдет Китю, передайте ей от меня привет. А еще скажите, что нам ее очень не хватало и мы постоянно вспоминали ее.
— Роман Давидович, я вам твердо пообещаю, что мы найдем Китю. А сейчас давайте поступим по-другому. Скажите, вы можете прямо сейчас пригласить Олега сюда?
— Вообще-то да, но зачем? — удивился он. — У него же сегодня выходной, свои планы.
— И все-таки давайте попробуем, — попросила я. — У вас найдется уважительная причина?
— Конечно. Когда Леночка поняла, что скоро умрет, она просила нас с Любашей и Володю, чтобы мы позаботились об Олеге. Когда он вернулся из армии, с работой было очень плохо, но Володя сумел устроить его к себе на часовой завод. Кстати, он ведь так больше и не женился, до конца жизни только Китю одну и любил. Олег и сейчас там работает мастером и подрабатывает тем, что чинит часы на дому. У меня тут стоят древние часы, которые давно сломались, но руки никогда не доходили их починить. Я могу ему сказать, что на них нашелся покупатель, но он согласен приобрести их только в рабочем состоянии.
— Прекрасно, звоните! — одобрила я его идею. — И, если Олег откажется приехать, я надеру ему уши — вы же сами написали мне его адрес.
Но Левин звонить не торопился. Он внимательно смотрел на меня, а потом медленно сказал:
— Женя! Я не знаю, какую игру вы ведете. Я уже старый человек, и мне недолго осталось, так что я ничего не боюсь, но вот Олега сюда впутывать не надо!
— Роман Давидович! Поверьте мне, что я никого ни во что не впутываю, и все, что я делаю, делается для блага не только моей сестры, но и других людей, — очень серьезно ответила я. — Клянусь вам памятью моей мамы, а ничего более святого у меня в жизни нет, что никто не пострадает, а вот счастливы могут стать многие.
Левин минуты две пристально и изучающе смотрел на меня, а потом пробурчал:
— Если вы меня обманываете, то бог вам судья, Женя, ибо закон возмездия еще никто не отменял. Принесите телефон — он на длинном проводе.
Я принесла телефон, и он позвонил Олегу. Объяснение было то, какое он сам придумал, и тот обещал немедленно приехать. Левин положил трубку, я отнесла телефон на место, а он все это время молчал и смотрел в сторону. Я пыталась его разговорить, предлагала сделать свежий чай, показать мне фотографии, но он упорно молчал. Тут уже я встревожилась:
— Роман Давидович, не пугайте меня! Скажите, у вас с сердцем все в порядке?
— А разве может быть все в порядке с серд-цем у человека, на руках которого после многолетних мучений умерла его жена и он закрыл ей глаза? — повернувшись ко мне, сердито спросил он.
— Вы знаете, я была бы счастлива, если бы могла быть рядом с мамой в ее последние минуты, обнять ее, поцеловать и пообещать, что где-то там, — я показала глазами на потолок, — мы обязательно встретимся и уже всегда будем вместе, а потом закрыть ей глаза. Только у меня такой возможности не было, и это мучает меня уже много лет. — Мой голос дрогнул, потому что это была моя единственная болевая точка.
— Простите, — тихо проговорил он.
Но после этого мы все равно продолжали сидеть молча до тех пор, пока не раздался звонок в дверь.
— Я сама открою, — сказала я и пошла к двери, за которой оказался высокий, здоровый, улыбчивый парень, который сначала с удивлением посмотрел на меня, а потом понятливо закивал:
— А-а-а! Значит, вы и есть та покупательница, которая хочет динозавра приобрести? Пойдемте посмотрим, можно ли его оживить. Только я с дядей Ромой поздороваюсь.
Он заглянул в кухню и, увидев хмурого Левина, встревоженно спросил:
— Дядя Рома! Что с вами?
— Олежка! Вот эта девушка хочет с тобой поговорить, — поджав губы, объяснил Левин. — Ей это для чего-то надо.
— Так часы тут ни при чем? — удивился парень и, повернувшись ко мне, с угрозой спросил: — Ты чего тут над дядей Ромой мудруешь?
— Я не мудрую, Олег, — покачала я головой. — Все очень серьезно. Роман Давидович, где мы можем поговорить?
— Говорите где хотите, — отвернувшись, буркнул он.
— Пошли вон туда, — предложил Олег, в отличие от меня знавший эту квартиру.
Мы оказались, видимо, в гостиной, потому что там стояло пианино, старое, еще с подсвечниками, массивная мебель из натурального дерева — ровесница ему, а на стенах виднелись невыгоревшие пятна от некогда висевших там картин. Мы сели за круглый, покрытый пыльной скатертью стол напротив друг друга, и я начала:
— Меня зовут Женя, и я очень прошу тебя рассказать мне о Ките Вальдовской.
— Тетя Китя? — удивленно воскликнул Олег. — Лет-то сколько прошло! Ладно! Я думал, действительно что-то серьезное, — недоуменно пожал плечами он и стал рассказывать: — Тетя Китя — это женщина-праздник! Знаете, когда она к нам приезжала, цветы на подоконниках становились ярче и пахли сильнее, а чашки на столе пускались в пляс. Только бывала она у нас редко, потому что мама с папой в Подмосковье работали — у них там служебная квартира была. А я жил у бабушки с дедушкой, и они приезжали навестить нас в выходные. Суббота посвящалась друзьям (они ходили в гости, в театр), а воскресенье — мне (дневник, проверка тетрадей и все прочее). Меня, кстати, тоже водили в театр на детские спектакли, и я был страшно горд тем, что знаком с тетей Китей. А потом мама с папой сказали, что она сломала ногу, и я ее долго не видел. Я сейчас не скажу точно, но прошел, наверное, год. Да нет! Больше! В общем, когда она у нас появилась после такого долгого перерыва, я ее даже не сразу узнал — это был уже совершенно другой человек. И не потому, что она начала хромать. До этого она была вся такая… — Он задумался. — Словно у нее внутри лампочка горела. А тут она погасла. Мама с тетей Китей остались сидеть в кухне, а меня папа увел. Но я все равно слышал, как она плакала, и это стало для меня потрясением, потому что та, прежняя тетя Китя и слезы — это были несовместимые вещи. Она не просто плакала, она рыдала. Она потом каждые выходные к нам приезжала и, как я теперь понимаю, привозила с собой спиртное. Я помню, как мама уговаривала ее: «Китенька! Не надо! Это не поможет! Не пей!» — а та рыдала: «Господи! Еще хотя бы один только раз выйти на сцену! Только раз! И сыграть так, чтобы меня навсегда запомнили! А потом и умереть можно!»
