Потихоньку от Анны — ну зачем ей знать, сколько человек занято в ее защите? — я выяснила у охраны, что возле подъезда все чисто, и мы вышли из дома. Машину, неприметный серый «Форд», вела она, причем медленно и не очень уверенно.
— У меня технический антиталант, — объяснила Анна. — А автомобиль я купила только для того, чтобы не пользоваться метро, потому что постоянно ездить на такси дороговато.
— Поклонники досаждают? — догадалась я.
— Увы! Люди порой бывают ужасно бесцеремонны, — раздраженно ответила она. — Запросто подходят к тебе в любом месте и предлагают «сфоткаться». Ненавижу это слово, как и весь современный жаргон! — передернулась она. — Не просят разрешения тебя сфотографировать, а именно «сфоткаться» вместе, чтобы потом выложить снимок с тобой в этих ужасных социальных сетях и похвастаться. И отказ они воспринимают как личное оскорбление, как будто я обязана с ними фотографироваться.
— Они судят об артистах по тем «звездюлькам», которые ради дешевой популярности сами лезут во все щели-дыры и готовы на любые выходки, только чтобы привлечь к себе внимание СМИ. Когда им удается влипнуть в какой-то скандал и их обсуждают по телевизору и в Интернете, они счастливы беспредельно и считают себя звездами первой величины. Потом случается другой скандал, о них забывают, и они ищут новый повод напомнить о себе. Стараясь перещеголять друг друга, вываливают на всеобщее обозрение и обсуждение самые интимные подробности своей жизни, а — простите за жаргон — пипл хавает все это с чавканьем, урчанием и требует еще. Вот и получается эдакий круговорот звездюлек на телеэкране.
Говорить-то я говорила, а сама сидела как на иголках, готовая в любой момент перехватить управление машиной. Какой, к черту, технический антиталант? Тут уже кретинизмом попахивало, потому что водитель из Ермаковой был, как из меня кулинар, то есть никакой! По мере того как мы ехали, у меня в душе все сильнее нарастало желание по окончании этого дела найти того, кто дал Анне права, и поговорить с ним — без соблюдения общепринятых норм этикета. Когда мы уже подъезжали к театру, я с облегчением вздохнула. Ра-а-ано я обрадовалась! Наблюдая за тем, как Анна паркуется, я поняла, что одним разговором с этим человеком дело не обойдется, буду бить! Она, конечно, гениальная актриса, но пускать ее за руль можно только с диверсионной целью, потому что медведь на велосипеде по сравнению с ней — мастер фигурного вождения. Того количества матюков и гневных сигналов в наш адрес, которые мы получили за одну только поездку, мне на три жизни хватило бы, а ведь она ездит на машине несколько раз в день. Наконец все закончилось, и, глядя на то, как она расслабилась в кресле, я поняла, почему она так задолго приезжает даже на репетицию — чтобы элементарно успокоить нервы; видимо, каждая поездка для нее самой — настоящее испытание!
— Анна, я вот что подумала. Пока я рядом, давайте я буду водить машину. Вы только доверенность на меня оформите, — предложила я.
— Правда? — искренне обрадовалась она. — Ой, как хорошо! Я вообще-то хотела попросить вас сесть за руль, но постеснялась. Сегодня после репетиции и оформим.
А уж как я этому обрадовалась! Как-то не хотелось мне погибнуть в расцвете лет в банальной автомобильной аварии.
Мы вошли в театр со служебного входа, и я увидела, как в застекленной конторке охранника — я даже не думала, что такие еще сохранились, — при нашем появлении поднялся пожилой мужчина.
— Здравствуйте, Анна Николаевна, — приветливо сказал он. — Кто это с вами?
— Родственница вчера приехала погостить, вот я и привела ее с собой, чтобы показать, где служу. Ее Женя зовут.
— Здравствуй, девушка Женя, — улыбнулся он мне. — Меня Степанычем кличут. Если что спросить захочешь или посмотреть, обращайся.
— Спасибо, непременно — мне же никогда не доводилось бывать в московском театре по другую сторону занавеса, — покивала ему я, отметив, что он вооружен, но вряд ли боевым оружием, скорее всего «травматом».
Удивляясь, что Анна не взяла у охранника ключ, я шла за ней по коридору. Когда мы подошли к большой массивной двери, она достала из сумки замысловатой формы старинный ключ и отперла замок. Гримерка оказалась большой и светлой комнатой, и я стала с любопытством ее осматривать: вешалка-стойка, гримировальный столик, довольно-таки потрепанный диван с журнальным столиком сбоку, одно кресло, два стула и старинный шкаф с зеркальными дверцами — до того огромный, что в нем вполне комфортно могло бы разместиться стадо слонов. Увидев, что я с интересом его рассматриваю, Ермакова объяснила:
— Здание построили еще до революции, так он — его современник — и стоит здесь с незапамятных времен. Мне кажется, что его как после постройки сюда внесли, так больше и не трогали. За время моей службы в театре было уже четыре ремонта, но его ни разу никто и не пытался с места сдвинуть — тяжести он неподъемной.
Говоря все это, Анна подошла к стоявшей возле окна тумбочке, на которой были электрочайник, банка с дорогим растворимым кофе и упаковка очень недешевого зеленого чая в пакетиках, и выставила туда же банку с сахарозаменителем.
— Посуда внутри, вода вот. — Она показала на пятилитровую бутыль, стоявшую рядом с тумбочкой на полу. — Если захотите что-то, то берите и пользуйтесь, а сейчас мне нужно сосредоточиться.
Анна приготовила себе кофе, взяла какие-то листки, села на диван и отрешилась от всего сущего. После такого ходить по гримерке, греметь чашками и вообще производить какой-то шум мне показалось неуместным, и я, сев в кресло, принялась просто ждать, не решаясь даже встать и взять с полки возле гримировочного стола какую-нибудь книгу. Но тут дверь открылась, и в комнату вошла невысокая, стройная пожилая женщина в брюках, которая с порога сказала:
— Доброе утро, Анечка! Как настроение?
— Здравствуй, Сашенька! — отозвалась Ермакова, нимало не рассердившись на то, что ее побеспокоили. — Все нормально. Вот познакомься, это — Женя. Женя, это — Александра Федоровна Ковалева. Официально — костюмерша, а неофициально — мой добрый ангел-хранитель, без которого я давно пропала бы.
— Да ладно тебе! — отмахнулась та, окидывая меня с ног до головы пристальным взглядом.
Я тоже с интересом рассматривала этого престарелого ангела. На вид женщине было шестьдесят — шестьдесят пять лет, одета просто и строго, совершенно седые волосы коротко подстрижены, руки с маникюром, но макияжа никакого. Одним словом, ничего примечательного.
— Вот что, девица, — решительно сказала она, закончив меня рассматривать. — А пошли-ка мы с тобой отсюда, чтобы не мешать Анечке к репетиции готовиться.
Вообще-то я и сама понимала, что одним своим, пусть и безмолвным, присутствием в комнате мешаю Ермаковой, но оставить ее одну?
— Действительно, Женя, идите — мне сосредоточиться надо, — попросила Анна. — А Сашенька вам театр покажет, расскажет о нем.
Поколебавшись, я все-таки вышла вместе с Ковалевой, и она повела меня в зрительный зал, объяснив, что там нам никто не помешает поговорить. Заинтересовавшись, какие же страшные тайны она мне собирается поведать, я не возражала. Когда мы сели на кресла в последнем ряду, она совершенно неожиданно для меня произнесла:
