— Ближе к делу можно? — не выдержала я.
— Уже подхожу. Гогуа — семья в Москве известная, благодаря ей Димку пригласили в Москве в один театр спектакль поставить. Не помню уже, что это было, но испаскудил он классика так, что народ с премьеры даже не в антракте, а прямо из зала с первого акта валом повалил, и спектакль с репертуара сняли. Димка вопил как резаный, что он художник, он так видит, это новое прочтение. Ладно. Опять за него попросили, и он уже в двух других театрах по спектаклю поставил — с таким же неуспехом. После этого с ним уже никто связываться не хотел. И начал он по стране разъезжать. А в провинции народ напуганный, думает: ну раз режиссер из Москвы, так он нам сейчас такое сделает, что все ахнут. Только он и там жидко обделался. Но он ведь еще и кобелировал напропалую. И опять Гогуа постарались, нашли ход к кому-то в департаменте культуры и вернули блудного во всех смыслах этого слова Томкиного мужа в Москву, да еще в наш театр. Это еще до отъезда Анечки в Канаду было. Только вернулся Димка не один, а с Дашкой Лукьяновой. В своем обозе из Тамбова ее привез. Таланта ни на грош, но наглая беспредельно, на морду смазливая, а уж пробивная сила — как у танка. Она в него вцепилась мертвой хваткой, а этот кретин млеет — он же ее на тридцать лет старше. И решил этот придурок «Маскарад» ставить. По мотивам! — язвительно выговорила она. — Ты содержание помнишь?
— Так это был «Маскарад»? — воскликнула я. — По-моему, там от бедного Лермонтова ничего не осталось. Но я не думаю, чтобы Анна…
— И правильно думаешь! Она сказала, что это без нее — уж она-то про выдающийся Димкин талант испахабить все до полнейшего паскудства хорошо знает. Я текст читала, так там Нина догола перед мужем раздевается, постельных сцен немерено, а еще ее рвет прямо на сцене. Это у Воронцова такое новое видение Лермонтова! — возмущенно воскликнула она. — Господи! Раньше одним взглядом могли любовь сыграть, а современные актеры или глаза пучат так, словно у них запор, или под одеялом судорожно дергаются! Это теперь так любовь изображают! Что в кино, что в театре!
— Давайте к делу вернемся, — попросила я.
— А это тоже к делу относится, — возразила она и продолжила: — В общем, Димка начал репетировать с Дашкой в роли Нины Арбениной, хотя ей эта роль как корове седло, а Верка Морозова, она у нас уже с год служит, — баронесса Штраль.
— Я не специалистка, но, судя по фотографии, Морозова же классическая травести! — удивилась я. — Какая из нее баронесса Штраль?
— Зато подруга Лукьяновой! — язвительно произнесла Ковалева. — Анечка, добрая душа, ее привечает, но я с нее глаз не спускаю! Как говорится, «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Ладно, не об этом сейчас! Короче! Нас это не касалось, а они пусть бьются головушкой о стеночку — их дело. Потом Анечка срочно уехала на месяц в Канаду.
— Подробности не нужны, я их уже знаю, — вставила я.
— Тем лучше, — кивнула Ковалева. — Вернулась оттуда — мы ее не узнали! Девчонка, что лицом, что фигурой. Больше двадцати пяти лет, как ни старайся, не дашь! Борька, как ее преображенную увидел, так и заявил: «Вот она, Нина Арбенина! И другой не будет! Или не будет «Маскарада». Анечка отбивалась руками и ногами, Воронцов бился в падучей, Дашка ему подвывала, а Борька уперся — и все! Я же говорила, что он козел. Он Анне так сказал: «Вы-гнать Воронцова я не могу, иначе сильно испорчу отношения с мэрией. То, что он сделает из «Маскарада», черт-те что, не сомневаюсь. Хоть как-то вытянуть этот спектакль можешь только ты, иначе будет полный провал. Я тебя прошу: подумай о театре! О нас же такая слава пойдет, что люди дорогу сюда забудут. А это ведь твой родной дом!»
— И Анна согласилась, — понятливо вздохнула я.
— А куда ей было деваться? — невесело рассмеялась Ковалева. — Хоть и ведущая, и народная, а портить отношения с главрежем — чревато! Может, как я уже говорила, с главной роли снять, а может потом и на съемки не отпустить. И что тогда? Или терять хорошие деньги, потому что на нашу театральную зарплату не очень-то разбежишься, или увольняться.
— А перейти в другой театр?
— Ты думаешь, у Анечки таких предложений не было? — усмехнулась Александра Федоровна. — Были! И не раз! Только она отказывалась. Представь себе, что ты приходишь в чужой коллектив на место ведущей актрисы, а там свои претендентки были, которых ты обошла, и ненавидеть они тебя будут люто! Вот Анечка и не захотела менять свой родной гадючник, где уже всё и всех знает, на чужой, где непонятно, от кого чего ждать. Был бы у нее хоть тыл крепкий, когда есть на чьем плече поплакать, так ведь не было его, да и сейчас нет. Валерка слизняком был, не тем будь помянут. Поддержки от него никакой никогда не было, сам на шее у Анечки камнем висел. Жалела она его, а он ей нервы трепал. Хорошо хоть, освободил ее от себя, а то она бы и по сей день его терпела.
— Давайте к делу вернемся, — попросила я. — Что дальше было.
— А то и было! Согласиться-то Анечка согласилась, но поставила условие: раздеваться она не будет, постельных сцен не будет, блевать на сцене она тоже не будет. Воронцов в голос орал, что ему крылья подрезают, новаторские идеи на корню рубят, что он не откажется от реализации своих творческих замыслов только потому, что старуха Ермакова стесняется своим дряблым телом на сцене трясти. Но это он исключительно от злости, потому что все видели, как она помолодела и что кожа у нее как шелковая. И Анечка ему внятно объяснила, что с телом у нее все в порядке, но она никогда в порно не играла и впредь не собирается.
— И чем дело закончилось? — с трудом выговорила я, потому что губы от ярости судорогой сводило.
— Сторговались на том, что в одной из сцен она будет в прозрачной длинной ночной рубашке, и все! Остальные новаторские идеи Димки полетели псу под хвост. Дашку перекинули на баронессу Штраль, а Верку вообще в массовку задвинули. Начали репетировать. И тут Димка стал над Анечкой издеваться, что ей, мол, пора о душе подумать, а не молодух играть. Вот Пантелеич и не выдержал и открытым текстом ему при всех заявил, что Ермакова — народная артистка России, обладательница многих высших кинематографических и театральных премий, а он — бездарь, подонок и альфонс. И живет он за счет своей жены, что в плане денег, что в плане работы, потому что он без нее — никто. И если в нем осталось хоть что-то от мужчины, кроме потрепанного хрена, то не следует ему позорить жену, трахаясь со всякими шалавами на складе для мебели. И что Анна для него отныне и навсегда «госпожа Ермакова» и обращаться к ней нужно исключительно на «вы». А если он еще раз посмеет ей нахамить, то Пантелеич его собственными руками кастрирует, причем и на голову тоже. И высказал он это все в таких выражениях, каких я никогда в жизни даже не слышала.
— Только его за это лишили премии, а Воронцов почувствовал себя хозяином положения и продолжает хамить Анне, — добавила я и в ответ на ее удивленный взгляд объяснила: — Степаныч рассказал.
— Так Борька от Пантелеича потребовал, чтобы тот у Димки попросил прощения. Ан шиш! Сам пошел по известному адресу, а Пантелеич заявление по собственному написал. Вот доработает две недели и уйдет.
