— Что?! — опешил тсаревич.
Витор хлопнул ладонью по карте и снисходительно-презрительно (надо же, как просто открывался ларчик его идиота-сына!) сообщил:
— Через несколько недель, от силы — месяц, когда наши войска возьмут Боброград, ее и так приволокут к тебе на веревке. Сможешь делать с ней, что хочешь.
— А как же мирный договор?!
— Сегодня савряне его нарушат. «И вся страна в едином порыве поднимется на священный бой…» — процитировал тсарь свою грядущую речь перед народом, составленную еще месяц назад.
— Из-за чего?!
— Из-за Хольгиного Пупа, — неожиданно сообщил Кастий, заслужив раздраженный и удивленный тсарский взгляд. — Его величество распорядился поставить там сторожевую башню.
Чтобы просчитать последствия подобного хода, у Шареса ушло не больше четверти щепки.
— Я тебе этого не позволю! — вырвалось у него. — Немедленно отзови своих людей!
— Ты? Мне?! Приказываешь?!! — Витор рассмеялся еще громче, закашлялся, налегая на стол — в груди гадко кольнуло. — Стража!
За дверью раздался шум, подозрительно громкий и долгий, и, когда она наконец распахнулась, в покои ворвались не двое, а четверо человек — причем не тех, что несли караул у двери. Шарес слишком хорошо знал своего отца и, прежде чем соваться в медвежье логово, заручился поддержкой верных людей, ждавших снаружи.
Тсарь потрясенно, но отнюдь не испуганно вскинул брови: ты глянь, этот выродок затеял переворот! Какая неслыханная глупость: дворцовая стража всецело предана (и трижды перепроверена Кастием!) Витору, и если раздавить эту горсточку храбрецов…
— Кастий!
Но глава «хорьков» и сам не шелохнулся, и едва заметным движением руки остановил напрягшихся помощников.
— Простите, ваше величество, но я не считаю себя достойным вмешиваться в семейные дела тсарей, — мягко заметил он. — Разберитесь вначале между собой.
«Измену» сына Витор предвидел давно, даже как будто обрадовался, что его подозрения оправдались. Но измена ближайшего соратника? Человека, которого он знал уже несколько десятков лет и которому доверял почти так же, как себе?!
— Мерзавцы! Предатели! Да я вас! — Тсарь пошатнулся, схватился за грудь, из которой как будто чья-то невидимая рука разом вырвала сердце, и тяжело осел на пол.
— Лекаря, живо! — Кастий и Шарес кинулись к нему с разных сторон, собираясь приподнять и усадить в кресло, но Витор с яростью отмахнулся. На белом как мел лбу выступила холодная испарина, умирающий судорожно хватал ртом воздух.
— Я все равно… победил… — Даже жуткая боль не смогла смыть с тсарского лица торжества человека, достигшего цели всей своей жизни — пусть в самом ее конце. — Война уже… началась… тебе ее… не… остановить… крысены…
Тсаревич, не веря, глядел на обмякшее тело: остановившиеся выцветшие глаза, редкие волосы с перетяжкой от скатившейся при падении короны, отвисшая челюсть… И это ему, полоумному больному старику, он без боя уступал все важные решения, наивно полагая, что возраст и мудрость идут рука об руку?!
Родители всегда кажутся нам куда больше и могущественнее, чем они на самом деле есть. Но понимаешь это, только когда сам становишься отцом — или лишаешься его.
— Как вы могли, — потрясенно прошептал тсаревич, — такое допустить?!
— Как вы могли такое допустить, ваше величество? — вежливо поправил Кастий.
Щепку они смотрели друг другу в глаза, потом лицо парня изменилось, закаменело, будто с него уже чеканили монеты, и ринтарский тсарь сухо и отрывисто велел:
— Отправьте к Хольгиному Пупу письмо с отменой приказа. С кем хотите — гонец, гончая, сам Саший, лишь бы поскорее! И седлайте коров. Мы выезжаем немедленно!
— Да, ваше величество, — кротко подтвердил начальник тайной стражи, поклонился и вышел.
«Мы» — это надо с полсотни тсецов снарядить. Бывалых, но молодых и горячих — в седлах придется есть и спать, а из них, возможно, сразу кинуться в бой. Один приказ — в казарму, второй — в коровник, третий-четвертый-пятый слугам, чтобы готовили тело к похоронам, а дворец к трауру. В конце концов, он был хорошим тсарем. А человеком… Хольга ему судья.
Несмотря на крайнюю серьезность ситуации, Кастий улыбался в усы.
Стая наконец дождалась нового вожака — молодого, умного и решительного. Давно пора.
* * *
Когда первые саврянские лодки достигли острова, их там уже ждали: и тсецы, и вовремя разбуженные, хоть и мало чего со сна соображающие работники. Топоры и колья привычно, как на учебе, лежали в их мозолистых ладонях.
Лезть на этого ежа савряне побоялись, заработали веслами на месте, оглядываясь на отставших. Лодки постепенно скапливались у берега растущим вширь и в толщу полукругом. Блики факелов плясали на воде, густой смоляной дым стлался поверху. Стороны все громче и враждебней перекрикивались, подбадривая себя перед боем.
— А ну пошли вон с нашей земли!
— Накася выкуси, ворье!
— От ворья слышим, дай только до вас добраться!
— Так добрались же уже, чего ждете? Штаны меняете?
— Вам, трусам, даем время подальше отбежать!
— Ой-ой-ой, добренькие какие!
— Да уж мальцам косички не режем! Только круглорожим свиньям уши!
— Крысы!
— Сволочи!
— Воры!
— Щхарские девки!
Некоторые из ринтарцев бывали в славном городе Щхарске, но, хотя и остались довольны тамошними девками, сравнению не обрадовались.
— Да у вас что ни город, то «курятник»!
— Так иди сюда, петушок, потопчи!
На лодках захохотали, заулюлюкали. Их собралось уже достаточно, чтобы савряне не чувствовали себя шавками, облаивающими медведя. Ринтарцы тоже не унывали: за ними был Йожыг, от которого уже спешила подмога.
Колай, стоявший в заднем ряду, точнее, даже в камышах за задним рядом, трясся как лист. Цыка с Михом куда-то пропали, а ему драться с саврянами ну никак не хотелось, даже несмотря на дразнилки. Он и военный-то налет на веску ничком пролежал на дороге, «насмерть затоптанный» саврянской коровой (хорошо, никто «добренький» не добил).
Знаменного тоже отчего-то не было видно, хотя ему полагалось бы стоять впереди. Но замещавшие его тсецы из особо приближенных держались твердо и уверенно: мол, если куда-то и отлучился, то наверняка за подмогой.
И тут на линию прибоя, в грязную пену с водорослями, влез обсохший, передохнувший молец, воздел посох, подожженный в костре — факел вышел длинный и видный всем, — и заблеял во всю свою козлиную глотку, чередуя ринтарские слова с саврянскими, так что худо-бедно, но понимали его все:
— Остановитесь, глупцы! Разве не видите — то Саший искушает вас во тьме ночной! Богиня моими устами предупреждает вас: не поддавайтесь ему! Только теми он способен править, кто сам впустил его в свое сердце нечестивыми желаниями и помыслами! Отриньте их, и спасены будете!