В телеграмме Сталина важно обратить внимание на слова «немедленно арестованы». Что значит немедленно? По логике документа — сразу после того как будет разрешение. «ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке».
Иными словами: в пятидневный срок представить все документы и немедленно выполнять, поэтому не удивительно, что уже 10 июля Политбюро Украины приняло решение: «Послать первым секретарям обкомов следующую телеграмму: «Органы НКВД выявили и учли кулаков и уголовников частности первой категории. ЦК КП (У) предлагает тройкам приступить к работе». Как справедливо пишут Виннер и Юнге, это решение было принято без консультаций с партийным руководством в Москве и наркомом внутренних дел. Но ведь по тексту (да и по духу) телеграммы от 3 июля эти консультации не требовались: «немедленно арестовать». С. Косиор мог считать, что если он не выполнит это распоряжение, то его самого заподозрят неизвестно в чем.
Решение Косиора (напомним, что Станислав Викентьевич не только первый секретарь ЦК КП (У), но и член Политбюро ЦК ВКП(б)!) было аннулировано телеграммой заместителя наркома внутренних дел М.П.Фриновского: «Операцию по репрессированию бывших кулаков и уголовников не начинать, повторяю, не начинать. О дне начала операции и порядке ее проведения последует особое распоряжение наркома». Конечно, это решение Ежов и Фриновский согласовали с Хозяином, но «получилось неудобно как-то»: решение члена Политбюро отменил «какой-то комкор». Этот эпизод должен был показывать, как именно будут дальше развиваться события.
16—17 июля 1937 года в Москве прошло совещание, посвященное обсуждению деталей предстоящей операции. На совещании «Ежов стал называть приблизительные цифры предполагаемого наличия «врагов народа, по краям и областям, которые подлежат аресту и уничтожению. (Это была первая наметка спускаемых впоследствии — с середины 1937 года — официальных лимитов в определенных цифрах на каждую область.) «Услышав эти цифры, — рассказывал Стырне, — все присутствующие так и обмерли. На совещании присутствовали в большинстве старые опытные чекисты, располагавшие прекрасной агентурой и отлично знавшие действительное положение вещей. Они не могли верить в реальность и какую-либо обоснованность названных цифр.» (выделено мной. —В. Н.).
«Вы никогда не должны забывать, — напомнил в конце своего выступления Ежов, — что я не только наркомвнудел, но и секретарь ЦК. Товарищ Сталин оказал мне доверие и предоставил все необходимые полномочия. Так что отсюда и сделайте для себя соответствующие выводы.»
Когда Ежов закончил свое выступление, в зале воцарилась мертвая тишина. Все застыли на своих местах, не зная, как реагировать на подобные предложения и угрозы Ежова.
Вдруг со своего места встал полномочный представитель УНКВД Омской области, старейший контрразведчик, ученик Дзержинского и мужественный большевик Салынь.
— «Заявляю со всей ответственностью, — спокойно и решительно сказал Салынь, — что в Омской области не имеется подобного количества врагов народа и троцкистов. И вообще считаю совершенно недопустимым заранее намечать количество людей, подлежащих аресту и расстрелу.»
— «Вот первый враг, который сам себя выявил! — резко оборвав Салыня, крикнул Ежов. И тут же вызвал коменданта, приказав арестовать Салыня.
Остальные участники совещания были совершенно подавлены всем происшедшим, и более никто не посмел возразить Ежову.
Рассказывая нам об этом, Стырне никак не комментировал приведенных фактов и старался сделать вид, что совещание прошло на должном уровне и вообще все идет так, как и следовало ожидать. Но и я, и Добродицкий (заместитель Стырне. — Л. Н.) отлично понимали, что он переживает арест своего соотечественника (Салынь по национальности был латыш), соратника по работе в КРО и близкого друга, как трагедию». Действительно, пример начальника УНКВД Омской области Салыня очень яркий, но не очень типичный.
Приведу фрагмент мемуаров С. Реденса: «Перед началом этой операции было созвано совещание наркомов, начальников областных и краевых управлений НКВД, которое было в июле 1937 года…Были установлены лимиты для каждой области, надо сказать, что все это делалось наспех, без какого-то ни было учета, без подготовки… Никто даже приблизительно не мог сказать, какой же размер лимитов необходим для каждой области… Для Московской области цифра была определена — на первую категорию 6000 и вторую — 30000 (в то время еще не выделены Рязанская и Тульская области). По другим областям определял цифры Фриновский, и надо сказать, что определял он лимиты при полном отсутствии каких-либо данных, которыми можно было бы объяснить, почему та или иная область получила данную величину лимита…»
Речь идет, конечно, о том же самом совещании, и, оказывается, Фриновский «определял… лимиты при полном отсутствии каких-либо данных, которыми можно было бы объяснить, почему та или иная область получила данную величину лимита…».
Вспомним, что «старые опытные чекисты, располагавшие прекрасной агентурой и отлично знавшие действительное положение вещей. Они не могли верить в реальность и какую-либо обоснованность названных цифр». Шрейдера не было на том совещании (от Ивановской области приехал начальник УНКВД Стырне), но он думал, видимо, также.
Однако, при внимательном взгляде на таблицу утверждения Центром в июле 1937 года запросов с мест о контрольных цифрах по кулацкой операции (таблица 2), не может не возникнуть сомнений в искренности Реденса. УНКВД области предложил расстрелять 8500 человек, а Фриновский уменьшил эту цифру до 5000 — это и было, по мнению Реденса, «необоснованно»? Это наблюдение заставляет внимательнее присмотреться к тому, что должны были думать руководители НКВД на том совещании в июле 1937 года. Некоторым из руководителей, по сравнению с запросом, лимит был повышен. Кто это?
Заметно (особенно по 1-й категории) лимиты повысили: наркому Грузии Гоглидзе, комиссару ГБ 1-го ранга Агранову, который до лета 1937 года был начальником ГУГБ, а затем был явно понижен в должности и переведен начальником УНКВД Саратовской области, комиссару ГБ 3-го ранга Стырне, руководителю УНКВД Ивановской области, старшему майор ГБ Аустрину, руководителю УНКВ Кировской области, старшему майору Салыню, руководителю УНКВД Омской области, наркому Карелии майору ГБ Тениссону.
Очень может быть, что среди этих людей были те, кто сочувствовал выступлению Салыня. Сочувствовал, потому что не понимал, как запрос в 84 человека (12 по 1 — й категории и 74 по 2-й категории) мог трансформироваться в 1000 (300 по 1-й категории и 700 по 2-й категории). Сочувствовал, потому, что понимал, что его карьера идет под откос (как у Агранова и Аустрина). А может быть, дело в этнической и клановой солидарности латышей — Аустрина, Салыня, Стырне и Тениссона. По крайней мере, так можно понять из воспоминаний Шрейдера: «Но и я отлично понимал, что он переживает арест своего соотечественника (Салынь по национальности был латыш), соратника по работе в КРО и близкого друга, как трагедию».
Так или иначе, вероятно, что Ежов столкнулся на конференции с их скрытой оппозицией, в которой большую роль играли латыши, но надо помнить, что среди тех, кому лимит повысили, был и Гоглидзе, только что награжденный Орденом Ленина. Зато намного больше было тех, кому, как и Реденсу, лимит понизили. Для начала следует учесть, что уменьшили лимиты тем, кто предложил цифры выше среднего. Миронов, Буллах, Лаврушин, Ломоносов, Попашенко, Дементьев, Антонов-Грицюк — «северокавказцы», что тоже, видимо, не случайное совпадение — именно они предлагали цифры выше среднего. Обратим внимание, что среди тех, кому лимиты повысили, «северокавказцев» почти нет совсем.
