«Альбомный порядок» осуждения лиц мог бы обеспечить контроль над национальными операциями, если бы не масштабы происходившего. Весной 1938 г. стало понятно, что Центр не в состоянии обработать и те альбомы, что уже скопились в Москве, а они продолжали приходить из регионов. Так, в Центральном аппарате НКВД с февраля по сентябрь 1938 г. лежали «альбомы» почти на 25 тысяч человек с Украины, но ни один из них за это время не был рассмотрен. Аналогичная ситуация была и в других регионах. Несмотря на то, что с августа 1938 г. оформлять дела в «альбомном» порядке было запрещено, к сентябрю 1938 г. в Москве «оставалось нерассмотренных альбомов по национальным «линиям» на 126 тысяч человек»!
Все это приводило к тому, что десятки тысяч арестованных по национальным операциям оставались на длительное время в тюрьмах в ожидании приговора. Это приводило к катастрофической переполненности тюрем, хорошо осознаваемой самими чекистами, а так же ограничению возможностей для дальнейших арестов. «Все это создавало предпосылки для возможного кризиса в управлении репрессиями», — пришли к выводу исследователи Н. Охотин и А. Рогинский. Излишне повторять, что с кулацкой операцией таких проблем не возникло потому, что решение об осуждении принималось на уровне региона. Попытка же Центра контролировать ход национальных операций фактически провалилась.
Обстановку бесконтрольности за ходом национальных операций хорошо иллюстрирует один эпизод. В июле 1938 года заместитель наркома М.П. Фриновский выехал на Дальний Восток (подробнее об этом будет сказано ниже). В дорогу он взял «альбомы», поступившие из тех областей, через которые должен был проезжать поезд (напомним — поезд «Москва-Хабаровск»!) для «утверждения». «В комфортабельном вагоне Фриновский и его команда всю дорогу пьянствовали, включали патефон, слушали песни и под музыку принимали решения по альбомам, которые затем на вокзалах или при посещении управлений УНКВД передавали соответствующим начальникам».
Полностью «решить проблему утверждения альбомов» власть смогла только в сентябре-ноябре 1938 г.: по постановлению Политбюро от 15 сентября 1938 г. и приказу НКВД 00606 в каждом регионе создавались «особые тройки» (в которые входили начальник УНКВД, первый секретарь обкома ВКП(б) и областной прокурор — состав утверждать было не надо), которые и должны были в короткий срок рассмотреть дела тех, кто попал в «альбомы», но утверждения приговора не дождался. 105 тысяч человек были осуждены, из них 69 % были приговорены к расстрелу. Фактически, было принято решение отдать надзор за национальными операциями на уровень регионов. О каком же контроле политического руководства за ходом «массовых операций» можно говорить?
Подведем итог — к лету 1938 года реальный контроль за ходом массовых операций был утерян. Это заключение лежит в основе дальнейшего исследования, ниже я постараюсь показать, как в реальности работал это механизм «потери контроля» и насколько он был осознан участниками борьбы.
«Целевые группы» наркома Ежова и майора Якубовича
По справедливому утверждению Петрова, «в идеологическом плане Ежов был радикалом, и до такой степени въедливым, что иногда даже отходил от официального курса». Действительно отходил? Сам автор, утверждая это, почти не приводит реальных доказательств этого тезиса.
Отсутствие реального контроля за ходом массовых операций должно было привести, и реально приводило к тому, что чекисты сами определяли целевые группы репрессий. Об этом подробно рассказано в исследованиях «Сталинизм в советской провинции» и «Включен в операцию». Попробую также показать, как на практике происходила трансформация «целевых групп массовых операций». Хорошо известно, что на события 1937–1938 гг. пришелся период наиболее кровавых гонений на Русскую Православную Церковь. Мы уже говорили про справку начальника 1 спецотдела НКВД СССР, ст. майора госбезопасности И.И. Шапиро и начальника 5 отделения, ст. лейтенанта госбезопасности И. Кремнева, в которой подводятся результаты 21 месяца пребывания Н.И. Ежова. Из общего числа арестованных по т. н. «политической окраске», «церковники, сектанты» в «справке Шапиро» составляют 48 548.
Несколько иные цифры приводит в своем исследовании «Право на репрессии» О.Б. Мозохин. С ним согласны авторы сборника «Лубянка. Сталин и главное управление госбезопасностью НКВД 1937–1938 гг.», которые ссылаются на неопубликованный документ в ЦА ФСБ. Ф.8ос. Оп.1.Д. 80. В нем указано другое число арестованных «церковников и сектантов» — 50 769 человек.
Конечно, не все репрессированные за веру проходили как «церковники и сектанты», их могли осуждать и как «монархистов», «фашистов» и т. п. Вместе с тем, важную информацию дает справка и по социальному составу репрессированных. Всего, согласно данным «справки Шапиро», было арестовано 45 009 служителей культа. Конечно, в эту категорию попадает не только православное духовенство, но и представители других конфессий.
Трудно сказать, сколько именно «церковников» было осуждено по 2-й категории, но известно, что в 1942 г. в ГУЛАГе находилось «церковников и сектантов» 6888 человек.
На первый взгляд, трагедия репрессированных священнослужителей — следствие неразрешимого конфликта между Русской Православной Церковью и политикой государственного атеизма. Однако, изучение событий в конкретных регионах показывает, что все очень сложно.
Приведу один пример — в ноябре 1937 г. в Загорске (Сергиевом Посаде) были арестованы по обвинению в создании церковно-монархической контрреволюционной организации бывший настоятель Троице-Сергиевой лавры архимандрит Кронид (Любимов) и еще 16 человек (большинство — монахи и священники), почти всех ее «участников» расстреляли. Архимандриту было около 70, и он был почти слеп, все «контрреволюционеры» были пожилыми людьми, жить им оставалось не долго. В чем смысл этих расстрелов? Кому могли помещать эти люди?
Конституция 1936 года формально декларировала свободу слова. Большинство исследователей сходятся на утверждении, что новый импульс репрессиям против Церкви был дан на знаменитом февральско-мартовском пленуме ЦК ВП (б) 27 марта 1937 г. В докладе А.А. Жданова, посвященном выборам в Верховный Совет СССР на основе новой Конституции (1936 г.), говорилось, что партийные организации должны быть готовы к избирательной борьбе, т. к. при выборах им придется иметь дело с «враждебной агитацией и враждебными кандидатурами». Как известно, новый основной закон предусматривал, что все советские граждане будут наделены равными политическими правами, бывшим «лишенцам» (лицам, лишенным права голоса, в том числе и священникам), предоставлялись избирательные права. Кроме того предусматривалось тайное голосование, обсуждалась возможность и альтернативных выборов. Партийное руководство опасалось — духовенство воспользуется новыми возможностями. Жданов предостерегал о возможности «враждебных элементов использовать легальные возможности, предоставленные новой Конституцией. Об этом свидетельствует, например, оживление деятельности религиозных организаций». В качестве примера такой деятельности приводилось увеличение количества ходатайств из целого ряда краев и областей о возрождении закрытых церквей. Кроме того, докладчик говорил о внесении священнослужителями в ЦИК СССР проекта закона, который развивает «известный пункт Конституции относительно свободы совести». «Уже сейчас начата попами подготовка к выборам и даже проводятся «пробные» выборы. Не так давно, например, в Северном крае попы организовали перевыборы правления колхоза, причем в результате этих перевыборов коммунист-председатель был тайным голосованием отведен и вместо него поставлен псаломщик».
