Рассказав Ежову о беседе с Люшковым и о беспокойстве последнего по поводу предполагаемой слежки, Фриновский выразил сомнение, стоит ли так усердно оберегать этого ставленника Ягоды, тем более, что об имеющихся на него показаниях многим уже известно, и кое-кто даже в открытую возмущается тем, что он до сих пор еще не арестован. Однако Ежов заявил, что Люшкову он доверяет, кроме того, вопрос об аресте необходимо было бы согласовывать со Сталиным, которому пришлось бы объяснять, почему в свое время ему не были доложены соответствующие следственные материалы. Поэтому защищать Люшкова необходимо и впредь, подчеркнул Ежов. Речь идет том, что в июле 1937 года Ежов лично представлял Сталину Люшкова по случаю назначения последнего в ДВК. Фактически, этим нарком поручился за верность этого чекиста, хотя компромат на него уже был.
Можно и дальше строить гипотезы о том, как и почему Сталин стал сомневаться в Люшкове, но очевидно другое: Ежов в июле 1937 г., представляя Люшкова Сталину, фактически обманывал вождя, скрыв известный ему компромат, затем почти год продолжал скрывать правду, а с января по май 1938 года не выполнял указания Сталина по «укреплению чекистов Дальнего Востока новыми кадрами».
«Чужая душа — потемки»
Если суммировать все, что мы знаем в нескольких предложениях, то это будут следующие тезисы:
— к лету 1938 г. аппарат НКВД вышел из-под контроля Сталина;
— Ежов не воспользовался этой ситуацией и не устранил «Хозяина»;
Почему нарком не воспользовался возможностью: «не хотел», «не успел» — мы не знаем…
Проблема заключается в том, что биография исторической личности и реконструкция его личности — это не одно и то же. Историк-биограф может просто описать события жизни человека, но это не дает еще оснований для реконструкции внутренней структуры человеческой души. Понятно, что у историка складывается интуитивное ощущение от личности своего героя, но оно слишком часто чрезмерно субъективно и оценочно.
В литературе есть два варианта реконструкции отношений между наркомом внутренних дел Николаем Ивановичем Ежовым и генеральным секретарем ЦК Иосифом Виссарионовичем Сталиным летом 1938 года. Историки-биографы наркома убеждены в том, что Ежов был не самостоятелен. О. Хлевнюк считает, что «неизвестно ни одного факта, который хоть в какой-то мере свидетельствовал бы, что Ежов вышел из-под сталинского контроля. От дел Ежов был отстранен в тот момент, который счел целесообразным сам Сталин». Его поддерживает Н. Петров: «Был ли Ежов более или менее самостоятельной фигурой или орудием в руках Сталина? Существует много документальных свидетельств, что во время Большого террора деятельность Ежова тщательно контролировалась и направлялась Сталиным… Сам Ежов был беспредельно предан Сталину».
Писатели занимают иную позицию, на то они и «инженеры душ». Первым о том, что возможны и иные интерпретации отношений «Сталин — Ежов» открыто заявил Юлиан Семенов в одной из последних своих книг «Отчаяние». «… Берия… знал одну из причин предстоящего устранения Ежова: Сталин был увлечен его женой — рыжеволосой, сероглазой Суламифью, но с вполне русским именем Женя. Она отвергла притязания Сталина бесстрашно и с достоинством, хотя Ежова не любила, домой приезжала поздно ночью, проводя все дни в редакции журнала, созданного еще Горьким; он ее к себе и пригласил.
Сталин повел себя с ней круче — в отместку Женя стала ежедневно встречаться с Валерием Чкаловым; он словно магнит притягивал окружающих; дружили они открыто, на людях появлялись вместе. Через неделю после того, как это дошло до Сталина, знаменитый летчик разбился при загадочных обстоятельствах.
Женя не дрогнула: проводила все время вместе с Исааком Бабелем; он тоже работал в редакции; арестовали Бабеля. Сталин позвонил к ней и произнес лишь одно слово: «Ну?»
Женя бросила трубку. Вскоре был арестован Михаил Кольцов, наставник, затем шлепнули Ежова — тот был и так обречен, «носитель тайн»…
Евгения Хаютина умерла 21 ноября (последний месяц она провела в больнице), Чкалов погиб 15 декабря 1938 г., Бабель был арестован 15 мая 1939, Кольцов был арестован в ночь с 12 на 13 декабря 1938 г. Иными словами, «версия Юлиана Семенова» не выдерживает никакого испытания даже хронологией. Вряд ли писатель не знал точных дат событий, но он писал художественное произведение.
В основе версии Ю. Семенова лежит реальный факт: в конце мая (СНОВА МАЙ 1938 г.!. — Л. Н.) или начале июня 1938 года в одной из бесед с Ежовым Сталин порекомендовал наркому государственной безопасности «как следует подумать и решить для себя вопрос о целесообразности развода». Надо помнить, что Евгения Хаютина и их приемная дочь Наталья были самым близкими Ежову людьми. Как должен был реагировать Ежов на этот вызов? «Сдать» Евгению и согласиться на развод, а в перспективе и на арест жены? Попытаться бороться за близких людей?
Чтобы правильно понять его мотивы, надо попробовать реконструировать его систему ценностей. К сожалению, из-за ограничений места трудно развернуть всю систему аргументации, поэтому ограничимся только одним эпизодом.
26 ноября 1938 года, (как уже говорилось), Ежов написал Сталину письмо. Только что состоялось заседание Политбюро, политика наркома внутренних дел подверглась жесткой критике со стороны Вышинского. Можно предполагать, что прокурора поддержали Молотов и Ворошилов. Известно про записку Маленкова, в которой он критиковал Ежова еще в октябре. Наконец, Берия с санкции Сталина проводил аресты чекистов. Именно в этой ситуации Ежов пишет вождю «покаянное письмо» и пытается объяснить, что он «не враг». Просто «устал», «запутался»…
В этом документе много интересных деталей, но один фрагмент пока не был предметом пристального анализа.
Ежов рассказывает о своих отношениях с Берия: «Фриновский, например, мне очень часто говорил: «ну, все, кто работал когда-либо в Закавказье, обязательно пройдут по каким-либо показаниям в Грузии, липуют там дела» и т. д. С назначением т. Берия эти настроения Фриновского как нельзя лучше совпали с моими. В первый же день его приезда из ДВК сразу заговорили о Берия (он еще тогда не знал о назначении). Видя мое минорное отношение к назначению, он довольно откровенно разговорился о моей будущей плохой жизни от Берия. Затем эти разговоры в разное время с некоторыми перерывами продолжались вплоть до последнего времени (последняя встреча с Фриновским во время ноябрьских праздников). Прямо говорю, что эти разговоры приняли недопустимую форму демонстрации против т. Берия. Коротко вся суть разговоров сводилась (суммируя все) к следующему: 1) с Берия я не сработаюсь; 2) будут два управления; 3) необъективно будет информироваться ЦК и т. Сталин; 4) недостатки будут возводиться в систему; 5) не побрезгует любыми средствами, чтобы достигнуть намеченной цели».
На первый взгляд в этом фрагменте все понятно. Нарком и его бывший зам обсуждают опасность, которая идет от Берия. Параллельно они дают самому сталинскому ставленнику отрицательную характеристику: «липует дела». Понятно, что они опасаются того, что эту же линию «хозяин Грузии» будет проводить на Лубянке. Действительно, акцент на аресты всех, кто когда-то работал в республике — характерная черта «большой чистки» в Грузии. Берия пытался найти всех, с кем у него когда-то были конфликты, и уничтожить.
