Как написал в своей жалобе в Верховный суд РСФСР Иван Стефанович Касилов в декабре 1954 года, «Вольяно Ставр, считавший полковника Кузнецова истинно приехавшим для наведения порядка, написал этому Кузнецову план-предложение быстрейшей аннуляции норильских беспорядков, в котором указывал также, что подлинными виновниками их возникновения являются некоторые работники из оперотдела и администрации Горлага. Но на лагпункте «Купец» оперативным отделом было устроено так, что всякая бумажка или жалоба, которая кем бы то ни было направлялась Кузнецову или другим членам московской комиссии, сперва проходила через руки определенной группы провокаторов из числа заключенных, завербованных оперативным отделом, которые, прочтя бумагу, решили, как им поступить с написанным. Таким образом, документ Вольяно Ставра попал в руки этих людей, и они сразу же повесили Вольяно, а с ним и Быковского, как неразлучного товарища Вольяно по совместному пребыванию на лагпункте «Купец» и коллегу по наведению порядка в 1-м лаготделении Горлага в период так называемой «волынки».
В тексте записки упоминается руководитель московской комиссии полковник Кузнецов. По воспоминаниям Грицяка, он заявил заключенным: «Москве стало известно про беспорядки, которые творятся в Норильске, в том числе, и в вашем 4 м лаготделении. Для того, чтобы выяснить положение на месте, Москва откомандировала сюда Правительственную Комиссию. Председателем комиссии назначен я, полковник Кузнецов, начальник Тюремного управления МВД СССР, личный референт Лаврентия Павловича Берии».
Это подчеркнутое — «личный референт Лаврентия Павловича Берия» можно было бы списать на случайную оговорку. Но и другие источники подчеркивают, что Кузнецов представлялся именно так. Более того, он специально подчеркивал, что «для того, чтобы разобраться в сложившейся обстановке — Первый Заместитель Председателя Совета Министров СССР и Министр Внутренних Дел ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ БЕРИЯ уполномочил нашу комиссию лично и детально разобраться и принять необходимые решения». Раньше так говорили только о «воле товарища Сталина». Кузнецов не преувеличивал свой статус, он действительно был личным представителем Берия: в 1944–1946 гг. он был офицером для особых поручений при наркоме внутренних дел СССР.
Заместитель директора Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ) В.А. Козлов убежден, что уступки, на которые пошла комиссия Кузнецова, безусловно были согласованы еще в Москве. «Берия, напутствуя своих представителей, не только дал им широкие полномочия, но и определил политический контекст взаимоотношений с узниками особых лагерей, в конечном счете — с потенциально оппозиционными слоями советского общества». В принципе, с этим можно согласиться, не ясно только, почему исследователь считает бунтующих бандеровцев лишь «потенциально» оппозиционными.
Грицяк вспоминает, что «после выхода из печати моего первого варианта воспоминаний о Норильском восстании (США, 1980 г.) мне очень часто приходилось беседовать на эту тему в высокими чинами КГБ. Один из них, полковник Павленко, как-то спросил меня:
— Как вам удалось все это организовать?
— Мы ничего не организовали, — ответил я — нас на это спровоцировали.
— Да, подтвердил Павленко, вас провоцировали, но они не ожидали таких масштабов…»
Выше уже говорилось о том, что ряд исследователей считает, именно эти забастовки и восстания привели к демонтажу сталинизма. В.А. Козлов в своем исследовании полемизирует со степенью обоснованности и аргументированности этих выводов, но, в конечном счете, по сути, разделяет его. Он обращает внимание на то, что волнения в лагерях разворачивались на фоне «холодной войны» и локальных вооруженных конфликтов (в Корее), нараставшего сопротивления сталинизации в странах Центральной и Восточной Европы. Берлинское восстание 1953 г. не просто совпало по времени с массовыми выступлениями заключенных Горного и Речного особых лагерей, но и оказало влияние на выбор тактики и формы протеста. «В конечном счете, волнения в лагерях не только донесли до высшего руководства СССР один из самых громких сигналов о необходимости изменения репрессивно-карательной политики, но и заставили задуматься о модификации всей сталинской политической модели. Массовые выступления и протесты заключенных были ударом по порядку управления в лагерях и подрывали устои системы в целом».
Но если это действительно так, то вопрос о том, как именно были организованы эти выступления, приобретает огромное значение.
«Финал»
Сейчас трудно сказать, как дальше развивались бы события для Хрущева, если бы не внезапная помощь со стороны В.М. Молотова по «германскому вопросу».
Общий ход событий довольно хорошо известен. К весне 1953 года стало понятно, что в Восточной Германии назревает серьезный социально-экономический и политический кризис. Причина его в том, что СЕПГ под руководством Вальтера Ульбрихта взяло курс на ускоренное строительство социализма в ГДР. «…B 1953 году стали приходить сообщения, что в ГДР не совсем спокойное положение…Тогда там был Ульбрихт, он преданный коммунист, сознательный товарищ, но немного прямолинейный, гибкости у него не хватало, и получалось так, что начали говорить громким голосом о социализме в ГДР, а собственно, ничего не подготовлено для этого, — рассказывал Молотов. — Мы внесли проект от МИДа, что Ульбрихт и другие руководители… проводят форсированную политику наступления на капиталистический элемент, что неправильно, не надо проводить форсированной политики против капиталистов, надо более осторожно себя вести».
Немецкий вопрос обсуждался на Президиуме ЦК КПСС и внезапно вызвал бурную дискуссию. Хрущев вспоминает, что «Берия и Маленков внесли предложение отменить принятое при Сталине решение о строительстве социализма в Германской Демократической Республике. Они зачитали соответствующий документ, но не дали его нам в руки, хотя у Берия имелся письменный текст. Он и зачитал его от себя и от имени Маленкова».
Текст заявления вызвал резкую критику со стороны Молотова. Хрущев радовался, «что Молотов выступает так смело и обоснованно. Он говорил, что мы не можем пойти на это; что тут будет сдача позиций; что отказаться от построения социализма в ГДР — значит, дезориентировать партийные силы
Восточной, да и не только Восточной, Германии, утратить перспективу; что это капитуляция перед американцами. Я полностью был согласен с Молотовым и тотчас тоже попросил слова, поддержав Молотова». Понятно, что Хрущев радовался в большей степени тому, что у него появился союзник в борьбе с Берия. «После меня выступил Булганин, который сидел рядом со мной. Потом выступили остальные члены Президиума. И Первухин, и Сабуров, и Каганович высказались против предложения Берия-Маленкова относительно ГДР». Об участии в обсуждении Микояна он умалчивает.
Сам Микоян, вспоминая эти события, предлагает несколько иную последовательность выступлений: «первым против этого предложения (Берия. — Л. Н.) выступил Хрущев, доказывая, что мы должны отстоять ГДР и никому не отдавать ее, что бы ни случилось. Молотов высказался в том же духе. Третьим так же выступил я, затем другие. Поддержал нас и Булганин». Молотов считает, что Хрущев выступал после него: «В Политбюро голоса почти раскололись. Хрущев меня поддержал. Я не ожидал». Про Микояна Молотов тоже не помнит.
