Энджел с Луисом тронулись направо, оглядев поочередно ванную, переделанную, судя по всему, из еще одной спальни (она сейчас пустовала, если не считать сухие трупики насекомых в пыльных, оставшихся с лета тенетах — ни дать ни взять елочные украшения, которые позабыли снять), а также бывшую столовую, на что указывали следы ножек стола и стульев, — прогалинками в окаменелом слое пыли, как будто мебель отсюда упорхнула как по мановению волшебства, без всякого участия человека; взяла и развеялась в воздухе как дым.
— А ну-ка, — шепнул Энджел. Он стоял в коридоре, высвечивая фонариком квадратную дверцу в полу, рядом с боковой стеной дома. На дверце висел замок, правда, недолго. Энджел машинальным движением от него избавился, вслед за чем поднял створку за медное, вделанное в дерево кольцо. Вниз уходила тающая в темноте лестница. Энджел поднял взгляд на меня.
— Ну почему все вечно происходит под землей? — укорил он шепотом, как будто я был в чем-то виноват.
— Ну почему ты вечно шепчешь? — отозвался я.
— Тьфу ты, — сказал Энджел вслух. — Ненавижу себя в такие моменты.
Мы с Луисом опустились рядом с ним на колени.
— Запах чуешь? — спросил Луис.
Я принюхался. Воздух внизу пах под стать тем остаткам цыпленка в мусорном ведре, только запах был слабый, будто что-то там в свое время гнило, а затем гниль убрали и осталась лишь память о гниении, упрятанная в безжизненной тишине.
Я стал спускаться первым, Энджел за мной. Луис остался наверху на случай, если кто-то вдруг приблизится к дому. Подвал на первый взгляд показался еще более пустым, чем комнаты, — ни инструментов на стенах, ни рабочих верстаков, ни нагромождения коробок, ни брошенных реликвий прежних жизней, оставшихся забытыми под домом, где они некогда занимали заслуженное место. Стояла там лишь прислоненная к стене метла, а посередине в земляном полу виднелась яма метра полтора в диаметре и глубиной метра два. По окружности она была выложена кирпичом, а на дне валялись обломки черепицы.
— Похоже на какой-нибудь колодец, старый, — подумал вслух Энджел.
— Кому бы, интересно, взбрело строить на колодце дом?
Вместо ответа Энджел втянул ноздрями воздух.
— Запах идет отсюда. Может, что-то захоронено под камнями.
Я взял метлу и протянул ему. Энджел пошерудил ею обломки, лишний раз убедившись, что толщина их слоя всего несколько сантиметров. Ниже шел сплошной цемент.
— Гм, — Энджел кашлянул, — странно.
Но я уже не слушал: оказывается, подвал был не таким уж пустым, как показалось с самого начала. За лестницей в углу, почти невидимый в сумраке, возвышался громоздкий дубовый шкаф — темный, чуть ли не черный. Я посветил на него своим фонариком и увидел, что шкаф покрыт прихотливой резьбой — филигранные листья, побеги плюща; словом, не творение рук человеческих, а прямо-таки часть природы, застывшая в своем нынешнем обличии. Ручки у мебели были из хрусталя, а в замочной скважине тонко поблескивал медный ключик. Я посветил вкруговую по подвалу в попытке уяснить, как кому-то вообще удалось в свое время опустить сюда эту гробину. Проем подпола и лестница для этого чересчур узки. Быть может, когда-то со двора в подвал вели еще одни двери, только непонятно, где они находились. Возникало неуютное чувство, будто сам подвал был каким-то образом сооружен вокруг этого старой дубовой колоды с единственной целью дать ей упокоиться здесь в тиши.
Потянувшись, я взялся за ключ, который у меня меж пальцами трепетно задрожал. Я притронулся к дереву: оно тоже мелко вибрировало. Дрожание исходило, казалось, разом и от шкафа, и от самой земли под ногами, как будто где-то под домом непонятно для чего завелась какая-то махина.
— Ты чувствуешь? — подал я голос, но Энджел сейчас находился и рядом, и как будто на расстоянии, словно пространство и время на мгновение вывернулись в совершенно ином ракурсе. Я видел, как он по-прежнему изучает яму в подвальном полу, прикидывая, не могут ли черепки быть как-то связаны с источником запаха; при этом меня он не слышал, и даже мне собственный голос показался слабым. Я повернул ключ. Он щелкнул в замке громко, даже чересчур громко для такого незначительного механизма. Взявшись обеими руками за ручки, я аккуратно потянул их на себя. Дверцы раскрылись бесшумно и легко, обнажив внутренность шкафа.
Внутри что-то шевельнулось. Я отпрянул, от неожиданности чуть не споткнувшись. При этом я вскинул ствол, чиркнув перед собой лучом фонарика, отчего на секунду ослеп, — таким ярким было отражение.
Я таращился на свою собственную личину, искаженную, с черным горбом тени позади. На задней стенке шкафа висело золотистое зеркало. Снизу были встроенные секции под обувь и белье, сплошь пустые, а чуть выше уровня пояса находилась широкая полка, почти вся заставленная с виду хаотичным набором предметов: серебряные серьги с красными камешками; золотое обручальное кольцо с датой «18 мая 1969» внутри пояска; побитая игрушечная машинка (судя по виду, пятидесятых годов; красная краска на ней почти полностью облупилась); дешевый медальон с выцветшим фото женщины; мелкий приз по боулингу без даты и имени самого призера; книжка детских стихов в тканевом переплете, открытая на титульной странице и с надписью прыгающим почерком: «Эмили с любовью от мамы и папы, Рождество 1955»; галстучная булавка; старая сорокапятка Карла Перкинса с его собственноручным автографом поперек названия; золотое ожерелье с цепочкой, порванной таким образом, будто украшение сдернули с шеи; и наконец, портмоне — пустое, если не считать фотографии молодой женщины в мантии и шапочке выпускницы.
Но все эти предметы лежали здесь так, для блезира, хотя все в них свидетельствовало о том, что хозяева ими в свое время очень дорожили. Вместо них мое внимание было приковано к зеркалу. Его отражающая поверхность была сильно повреждена возгоранием или каким-то другим чудовищным жаром: в сердцевине зеркала проступал деревянный задник. Стекло шло пузырями, а края были усеяны бурыми и черными пятнами; тем не менее оно не треснуло, а дерево за ним не обуглилось. Вызвавшая деформацию жара была такой силы, что зеркало под ней просто поплавилось, хотя на заднике зеркала это почему-то не отразилось.
Я потянулся к нему рукой, но на полпути остановился. Это зеркало я уже видел прежде. И тут мне стало ясно, кто именно манипулирует Фрэнком Мерриком. В животе что-то тошнотно содрогнулось, я даже ощутил рвотный позыв. Рот готов был забурлить словами, но все они стали бы бессмысленны. В уме стремглав мелькали образы, воспоминания о доме…
— Это не дом. Это гнездилище.
Символы на стене в давно брошенном жилище, открывшиеся лишь тогда, когда отошли обои и язычинами выстелились в коридоре. Человек в истрепанном пальто, с пятнами на штанах и отставшей от ботинка подметкой, стоит и требует уплату долга от того, кого тоже с давней поры считают покойником.
— Ох этот старый, треклятый мир.
И золотистое зеркальце в прокуренных никотиновых пальцах, с отражением кого-то заходящегося воем — не то меня, не то кого-то другого.
