— Кто как! — ответил атаман. — Кто сюды от суда царского ушел да пограбить мостится!
— Сии падут! И падут бесславно, как трава при морозе, и судьба их темна и погибельна! А ты-то разве за стяжанием сюды пришел? Ай? Табе-то злато-серебро надобно? Табе слава земная нужна? Что ж ты шел сюды?
— Да так... — ответил атаман. — Одно к одному, другое за собою тянет.
— Да ведь ты повсюдно казаков своих спасал, от погибели да от греха отвращал!
— Так ведь жалко, — тихо, как провинившийся ребенок, ответил Ермак.
— А жалость есть дыхание Божье! Через сострадание к людям и Спаситель в мир сей явился и нам, грешным, путь указал. Не для себя же ты стараешься да ночи не спишь...
— Да мне ничего не нужно... Я уж жизню прожил, — согласился атаман.
— Жизнь не тобою взята, не тобою и отымется! — сказал Старец. — И про то думать неча! Господь надоумит, и призовет, и приведет ко благу! И наградит, и помилует... И ты об том не неволься! А мне поверь... Я ведь, — сказал, отходя к своей лавке, Старец, — тебя долго рассматривал: гожий ты на сибирское взятие или нет! И уверился — гожий, а так бы я и не допустил бы вас до Черезкаменного пути.
— Это как же?
— Да уж измыслил бы чего-нибудь! И не допустил! Ты канон покаянный на ночь читал? Читай!
А прочитаешь, глаза закрой и спи! Не неволься и не тужи! Ты — в воле Божьей! И Господом ведомый...
Ермак вышел из землянки. Огромное темное небо, густо усыпанное звездами, жило над ним, сияло таинством. Ермак припомнил, как в детстве ему явилась мысль, что твердь небесная будто шаль материнская, коей она дверь летом занавешивала от комаров. Ветха была шаль, и сияли в ней мелкие проточины, и тянулись сквозь них спицы солнечных лучей, потому что там, на воле, за шалью, был свет... Так, может, и за твердью небесной свет постоянный?
— Господь ведет! — шептал атаман. — Господь кричит, да как слово его расслышать? Что истинно? — И, став на колени лицом к востоку, истово клал поклон за поклоном: — Господи, вразуми! Господи, не отврати лица Своего от меня, грешного... Да буду я в Твоей воле, по державою Твоею. Веди меня по промыслу Твоему и укрепи, ибо слаб и немощен духом...
Ясашный атаман Мещеряк
Бояр явился в городок с первой весенней капелью, привез ясак.
— Да что ты! — останавливал его Ермак. — Куды ты все тащишь и тащишь?
— Не пропадет, — отрезал упрямый, коротенький и крепкий, как пенек, остяк. — Харчи да оленину сами съедите, а это — рухлядишка мягкая. Мы же не себе ее бьем. Это Царю — ясак. Вы не возьмете — Кучум отберет. Мы и так маленько привезли, как раз половину от того, что раньше платили, как ты говорил...
Сказочной красы меха бережно убрали в амбары, стоящие на высоких столбах, чтобы грызуны лесные иг попортили, на ветерок, чтобы не поплеснели да мыши не погрызли либо червь какой; чтобы не пересохли и не закисли.
Бирку давай! — потребовал Бояр. — Бирку на ясак давай. Тамгу мою ставь и рези делай, сколько чего.
Бояр привез обточенный брусок, на котором с обеих строи были выжжены его родовые знаки. Острым ножом Бояр наносил зарубки: сколько белок, сколько куниц, лисиц и других шкурок он сдал.
Теперь внизу свою тамгу ставь.
Ермак раскалил серебряный перстень. Приложил. Бояр полюбовался рисунком, отпечатавшимся на де-реве, и расколол бирку пополам. Половину оставил себе, половину отдал Ермаку.
Вот так делай! — посоветовал он. — Кучумкины мурзы придут, а у людей твои бирки — им худа делать нельзя! Ты все отобрал!
— Он ведь дело говорит, — сказал атаман Пан. — Сейчас как раз зимняя охота закончилась. Меха выделали — надо ехать ясак собирать.
— Сами привезут! — сказал Кольцо.
— Сами не привезут, — возразил Ермак. — Непривычные, да и недосуг, а Кучум-то ясашников пошлет — ему деньги надобны. Да и не резон ему сейчас обычай менять — сразу в лесах поймут, что он тут не хозяин.
— Надо за ясаком ехать! Беспременно надо, — сказал Мещеряк.
— Кто сказал, тот и напросился! — засмеялся Пан. — Не горюй, я с тобой пойду.
— А ведь вы, ребята, дело удумали! — согласился с ними Ермак. — Надо за ясаком сходить. Что тут окопавшись сидеть, как медведи в берлоге? Айда по улусам да стойбищам... Сбирайте отряд-ватагу, а Бояр поведет.
Устроили смотр, выведя всех казаков, поднимая даже тех, кто уже залег от ран или от худой пищи.
— Ну вот... — сказал Ермак. — Полусотню наскребем. А боле вам и не надобно. Боле у нас и коней, и саней нет. Да и вам на походе не прокормиться.
— Куда пойдем? — Мещеряк оживился, хлопотал, теребил казаков. Помогал коней ковать, сани лично осматривал, чтобы в дороге не подвели.
— Покамест, я полагаю, перехода на полтора-два! — предложил Пан.
Долго выспрашивали Бояра, как идти, словно не доверяя ему. А на самом деле прикидывая, хватит ли силенок поспешать за привычным к морозам и длинной дороге сибиряком.
Снарядили десять саней. Взяли двадцать лошадей — на каждые сани по заводному коню на смену. Оружие каждый взял свое, да самострелы и пять за-тинных пищалей больших. Огненного припасу да харчей... Морщился рыжий немец, когда припасы отпускал, да и казаки отворачивались, отводили глаза. Знали: почти что последнее у товарищей берут. Особливо сухарей да крупы, которым счет был штучный, да чуть не по зернышку. Кончались припасы, из Чусовых городков везенные. Одного пороху да свинца еще было вдосталь — так ведь его варить да хлебать не будешь, и для войны одного огненного боя мало. Харч нужен хороший, зипуны, да обувка крепкая, да и еще снасть ■сикая, а без того не войско, а станица разбойная.
Знамя возьмите! — посоветовал Ермак. — Чтобы видать было — не ушкуйники каки, а государевы поди... И не грабят, а ясак государев сбирают!
Эх! — сказал улыбчивый и толстенький Пан. — Знаем мы про то, какие мы есть Государю люди дорогие. Добро, когда почитают нас на Москве за пса смердящего...
Пес-то по чину выше будет! — усмехнулся немолодой казак с черной повязкой вместо отрезанного носа, взявшийся править первой запряжкой.
С Богом, ребятушки! Поспешайте! — благословил
Старец, а совершенно прозрачный от старости и постов батюшка, что молчаливо и покорно следовал за казаками аж от самого Качалина-городка, дал приложиться ко кресту. — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...
Тронулись, заскрипели полозья по рыхлому уже, мартовскому снегу. Свистнули возницы, гикнули казаки. Замотали руками зашитые в меховые кухлянки остяки, что побежали рядом с санями на лыжах.
Может, чего и получится! — сказал раздумчиво Ермак, глядя из-под руки вслед отряду.
И все, кто остался в лагере, смотрели с надеждою на уходящий по реке обоз.
