— Очень просто.
— А ты откуда об этом знаешь?
— Я слышал, как господин директор рассказывал об этом учителю.
Рамеш вспомнил мальчика, которого видел накануне в кабинете директора.
— Он не только своих родителей не знает, — сказал кто-то из учеников. — Он даже не знает, какой он веры.
— Он что — подкидыш?
— Ясное дело! — с уверенностью заявил рассказчик.
Он хотел еще что-то добавить, но кто-то толкнул его в бок и показал на дверь. Все обернулись. В класс вошел Рошан и остановился на пороге, не зная, какое место занять. Рамеш смотрел на новичка с сочувствием. У него, Рамеша, были и отец и мать. Они любили его, а он любил их, и все это было настолько естественно, что Рамеш просто не представлял, как это у ребенка может не быть родителей.
Все молчали, и это молчание было угрюмым. Рамеш обвел взглядом своих новых товарищей и на их лицах увидел напряжение и даже неприязнь.
Рошан тем временем пошел неторопливо по проходу. Он увидел впереди парту, за которой сидел только один ученик, и шел туда, но, едва мальчик дошел до этой парты, сидящий за ней придвинулся к самому краю скамьи, не давая Рошану сесть, и сказал с плохо скрытой насмешкой:
— Нет, нет! Это место занято.
И все почему-то засмеялись. Рошан оглянулся вокруг с недоумением, но не понял ничего и прошел дальше, где тоже было свободное место, но и там ученик не дал ему сесть, сказав:
— Я умоляю вас, сэр, пройти дальше, — и при этом сделал плавный жест рукой, показывая направление, в котором надо идти Рошану.
Рошан растерялся. Он еще не понял, что происходит, но в следующую секунду ему все объяснили.
— Здесь есть места только для законнорожденных, — сказал кто-то.
Рошан почувствовал, как к его лицу прилила кровь, резко обернулся, но не увидел, кто сказал эти слова. Вокруг него были улыбающиеся лица, но за улыбками Рошан увидел скрытую неприязнь.
Рамеш, сидя за своей партой, не выдержал.
— Рошан! — крикнул он. — Иди сюда! Ты будешь сидеть со мной!
Он не мог понять, как можно быть таким жестоким. Рошан подошел, положил на парту сумку, и тут же ученик, подскочивший к Рамешу с другой парты, сказал:
— Подвинься! Я здесь буду сидеть! А этот пусть убирается! — и кивнул на Рошана.
Рамеш вскочил, готовый защищать своего нового друга.
— Он никуда не уйдет!
— Он здесь сидеть не будет! — повторил ученик.
— А я говорю — будет! — Рамеш готов был драться.
Но драки не произошло. Едва обидчик замахнулся, Рошан схватил его за руку и, сильно сжав, сказал негромко, но очень убедительно:
— Попробуй только тронь меня или этого мальчика!
Драчун сверкнул глазами, и тут кто-то крикнул:
— Учитель! Учитель идет!
Все вскочили со своих мест. Драчун исчез, словно его тут и не было.
— Здравствуйте, — сказал учитель.
Класс ответил ему нестройным хором.
— Садитесь, — предложил учитель и отвернулся к доске.
— Тебя как зовут? — спросил Рошан.
— Рамеш.
— А меня — Рошан.
— Я знаю. Я видел тебя в кабинете директора.
— И я тебя видел. У тебя отец — судья. Да?
— Да.
— Такой очень важный господин.
— Он у меня хороший.
— Ты его любишь, наверное?
— Конечно.
У Рамеша едва не сорвался с языка вопрос: правда ли, что у Рошана нет отца, но он вовремя спохватился, подумав, что доставит этим вопросом боль своему новому другу. Вместо этого Рамеш спросил:
— Ты сегодня первый день в школе?
— В этой школе, — уточнил Рошан. — А вообще я уже учился, но потом дядя Абдул меня оттуда забрал.
Рамеш хотел спросить, почему, но понял, что это было, наверное, связано с тем, что у Рошана нет родителей, и об этом тоже нельзя спрашивать.
Учитель что-то писал на доске, отвернувшись от класса.
— Если хочешь, мы будем с тобой дружить, — предложил Рамеш.
— Хочу.
Рамеш кивнул удовлетворенно. Рай Сахеб, получается, не обманывал его, когда говорил, что в школе очень легко найти друзей.
— Ты будешь моим другом, — сказал Рамеш.
— А ты — моим.
Они так и остались сидеть вдвоем за партой. Во время перемен никто к ним не подходил, словно ветерок отчуждения пронесся между двумя мальчиками и остальным классом, но их это не тревожило. Им было интересно вдвоем, они сегодня встретились впервые, и им было что рассказать друг другу. Рошан не видел ничего, кроме бедной хижины дяди Абдула, и ему было очень интересно узнать, как живут мальчики, у которых есть папа и мама. А Рамеш, все годы перед школой проведший с родителями, хотел знать о жизни мальчишек, которые проводили больше времени на улице, чем дома.
После занятий они вышли вдвоем и расстались с большой неохотой.
— До завтра! — сказал Рамеш.
МИНА ВЫСЛУШИВАЕТ ПРИГОВОР
Не часто можно было встретить семью, где супруги жили бы в таком мире и согласии, как Джагдиш и Мина. Они, наверное, были созданы друг для друга, им обоим пришлось немало пережить, прежде чем они встретились.
Джагдиш, которому его первый брак не принес ничего, кроме страданий, долго был один и не знал, женится ли когда-нибудь еще раз. Одинокая жизнь не вполне устраивала его, но он боялся повторить ошибку, замкнулся в себе, с головой уйдя в работу. И вот, совершенно неожиданно для Джагдиша, появилась Мина, которая пришла к нему по объявлению с желанием найти работу. Она, правда, не очень ему подходила — Джагдишу была нужна стенографистка, — и он уже готов был отказать ей. Что заставило его в последний момент изменить свое решение? Почему он все-таки принял ее на работу? Может быть, его поразила печаль в глазах девушки и он решил просто помочь ей?
А помог себе, оказывается. Мина, божественная Мина, разрушила его одиночество. Он вдруг понял, что жизнь не остановилась, что он как бы возродился для ее радостей. Иногда Джагдиш думал с ужасом, как бы он жил сейчас, если бы в тот раз случай не свел их. И тогда он поворачивал голову, чтобы убедиться, что Мина рядом, она улыбалась ему, — и Джагдиш говорил с облегчением:
— Как хорошо, что ты есть у меня.
— Как хорошо, что ты у меня есть, — эхом отзывалась Мина.
Она, наверное, испытывала те же чувства, что и ее муж. Но для нее пришедшее к ней счастье было еще более невероятным, чем для Джагдиша.
В самом начале взрослой жизни Мина, движимая чувством, совершила ошибку. Это была печальная ошибка, но кому до этого было дело. После таких ударов уже трудно подняться, хочется опустить глаза, чтобы не видеть никого вокруг и чтобы никто не видел застывшей в твоих глазах печали, за которой — переживаемый тобой позор и горечь потери. Не было силы, так казалось Мине, которая могла бы избавить ее от груза совершенного греха. Кто бы понял ее? Кто простил?
