По спине Джая внезапно пробежал холодок: он понял, что Тхакур читает их лица, как книгу, и в этой книге нет для него ни одного непонятного слова.
Они сидели в задней комнате небольшой харчевни, куда привел их Тхакур, кивком то ли предложив, то ли приказав следовать за ним.
По дороге инспектор не проронил ни слова, решив, очевидно, все подробности отложить на более подходящее время. Он шел чуть впереди, а Виру с Джаем плелись следом за ним, хорошенько не понимая, так ли уж им хочется зарабатывать деньги, выполняя таинственные поручения этого странного человека.
Увидев Тхакура, хозяин харчевни выбежал к дверям и, низко кланяясь, приветствовал гостей с выражением такой неподдельной радости, какую редко встретишь у владельцев подобных заведений при виде полицейского чина. Джай еще раз убедился, что не один он испытал на себе обаяние личности господина Тхакура. Должно быть, тот имеет какую-либо власть над людьми, вызывая их невольное уважение и даже почтение.
Хозяин засуетился, выбирая для них столик получше, но Тхакур предпочел пройти в заднюю комнату и заказал обед туда же. Сам он ничего не ел, оставив своим спутникам удовольствие наслаждаться множеством чудесных блюд, о существовании которых они стали уже забывать за время многомесячного тюремного поста.
Здесь, в харчевне, Тхакура ждал слуга — юноша с тонким лицом, такой же немногословный, как и его хозяин. Вслед за инспектором он вышел из комнаты и неслышно закрыл дверь. Когда друзья закончили есть и прислуживавший им хозяин убрал со стола груды опустошенных тарелок, оба они — Тхакур и юноша, — словно отделившись от темной стены, возникли в комнате, заставив вздрогнуть развеселившуюся было парочку.
На этот раз Тхакур выражался более определенно. Целью Виру и Джая должен был стать Габбар Сингх. Услышав это имя, Виру сразу же вспомнил, что не одному Тхакуру хотелось поймать этого знаменитого своими кровавыми подвигами разбойника.
— Я слышал, полиция обещала большую награду за его голову, — осторожно сказал Виру, надеясь, что инспектор объяснит, наконец, почему решил заняться Габбаром он сам, не дожидаясь, пока до него доберется полиция.
— Пятьдесят тысяч рупий — за живого или мертвого. Мне он нужен только живой, а награда ваша, — отозвался Тхакур.
Это было все. Похоже, Тхакур считал, что сказано уже достаточно, и не собирался распространяться о своих мотивах. Виру хотел было задать инспектору прямой вопрос, но почему-то передумал и только покачал головой. В конце концов, какая разница, зачем ему понадобилось заполучить Габбара? Есть у него для этого личные причины или просто захотелось чужими руками загрести немного дополнительной славы, поймав разбойника, за которым безуспешно охотилась полиция нескольких штатов?.. А что, может быть и так! Вдруг его насильно выпроводили из полиции в отставку, и теперь он пытается доказать своим недавним коллегам, что еще способен на такие дела, какие им и не снились? От этих отставных полицейских всего можно ожидать, впрочем, как и от действующих, решил Виру. Их с Джаем это не должно касаться. Или они берутся за поимку Габбара, или говорят господину Тхакуру большое спасибо за обед и прощаются с ним навеки.
Тхакур бросил короткий взгляд на своего слугу, тот подошел к столу, за которым сидели друзья, и положил на него пачку банкнот и лист бумаги с несколькими словами.
— Это деньги на билеты и адрес. Я живу в этом поместье постоянно. Если вы согласитесь, я жду вас, — Тхакур чуть наклонил голову и вышел. Слуга поспешил за ним.
Джай смотрел на закрывшуюся за ними дверь, не в силах отвести взгляд.
— Эй, коллега, что скажешь? — попытался вывести его из оцепенения Виру.
Джай уже собрался рассказать ему, что чувствует себя как в летящем в пропасть поезде: и падать с ним вместе не хочется, и понимаешь, что уже не выпрыгнуть… Но, посмотрев на растерянное лицо друга, осекся, пожал плечами и улыбнувшись, полез в карман. В тонких пальцах блеснула старинная серебряная монета с полустертым профилем.
— А? — указав на нее, подмигнул другу Джай. — Орел — возьмемся, решка — нет…
Виру с интересом наблюдал за манипуляциями Джая. Лицо его выражало полную готовность принять решение и волю судьбы, какой бы она ни была.
Джай подбросил монету и, ловко поймав ее, раскрыл ладонь.
Фортуна, как всегда, указывала в направление опасности.
Глава четвертая
Как странно устроено, что к новому месту, где никогда еще не бывал, мы непременно подъезжаем на рассвете, рано-рано, когда все еще спит. Спят в своих домах местные жители, не подозревая о том, какой сюрприз их ожидает, спят улицы, погруженные в плотный туман, и даже вечная пыль на них не клубится, побежденная ночной влажностью.
И только ты один не спишь, ожидая той минуты, когда поезд, разогнавшийся так, как будто торопится от тебя избавиться, домчится до станции, где можно наконец выбросить вон надоевшего пассажира. Зябко поеживаясь от утренней свежести, усугубленной легкой тревогой, спускаешься по ступенькам, всегда оказывающимся слишком высокими, какого бы роста ты ни был, поднимаешь воротник куртки, уже застегнутой на все пуговицы, и ставишь на перрон полупустую сумку.
Едва успев отделаться от тебя, поезд подхватывает нового пассажира — какого-нибудь деревенского франта, принарядившегося по такому случаю в праздничную рубаху. Он провел бессонную ночь на перроне, боясь пропустить поезд, но лицо его выражает не усталость, а возбуждение от ожидаемого путешествия. Куда он собрался: на городской ли рынок с огромными плетеными корзинами, или к сыну, давно уже отправленному учиться в столицу штата, или просто на соседнюю станцию — навестить бездетного дядюшку, обладателя не слишком большого, но совсем не лишнего в хозяйстве участка орошаемой земли? Он поднимется в вагон, и поезд уносит его прочь, а ты остаешься один на совершенно пустом перроне, размышляя о том, что это за место такое, если никому, кроме тебя, из целого поезда, набитого людьми, сюда не надо…
Джай стоял у окна, за которым проносились картины спящей природы, и барабанил пальцами по стеклу. Он нервничал, сам толком не понимая, почему. Странные мысли приходили ему в голову нередко, но обычно хватало сил гнать их, чтобы не мешали жить, наслаждаться сегодняшним днем и тем, что он мог дать. Но сейчас он слишком устал, чтобы справиться с одолевшим его настроением. И не бессонная ночь была тому причиной — мало ли бессонных ночей выпало ему в жизни! Ночи наслаждений и ночи разбоев, ночи, когда он убегал от преследовавшей его полиции и когда ждал завтрашнего судебного заседания, той минуты, когда судья в роскошной мантии встанет и торжественным голосом произнесет: «Джай Дэв — виновен…» И было в чем!
Теперь что-то как будто менялось в нем. Куда-то подевалась юношеская лихость, безрассудство и пренебрежение собственным будущим, пропала потребность доказывать окружающим свою отчаянную смелость. Уже не было нужды передвигать все время границу того, на что, оказывается, ты способен. Он был теперь уверен в своем мужестве и знал себе цену. Эта цена не измерялась деньгами. Их так много протекло у него между пальцев, что Джай успел понять главное — его внутреннее состояние не слишком зависело от того, богат он нынче или беден. Вот в детстве — да! Если бы у его матери было хоть немного денег, все для них обоих сложилось бы по-другому. А теперь?… Ему могло бы их хватить, если бы от этого зависело его желание остепениться, зажить обеспеченной жизнью. Но деньги так и не стали якорем, который удержал бы его корабль в тихой бухте. В последние годы его бросало из бури в бурю и даже чаще, чем раньше, хотя прежнего интереса и удовольствия от этого он не испытывал.
