Заметив адмирала, он проходил в зал в группе других моряков, их немного было, толкнул маму локтём, привлекая внимание, и указал на них, сообщив кто это. Так что, покинув место, всё равно пока ничего не начиналось, все рассаживались, и добрался до адмирала. Тот меня тоже узнал, обрадовался, мы обнялись и немного отошли в сторону, обменявшись новостями. Тот в Москве уже несколько дней, рабочие вопросы решал. Я пригласил его было завтра на охоту, но он с сожалением отказался, улетал завтра обратно. Жаль, но хоть поговорили. А завтра я реально на охоту собирался, нужно пополнить запасы свежей дичи, а то уже к концу подходили. С дедом на лыжах пойдём. Машины не было, я её в ангар после регистрации отогнал, в дом, где Таня жила, и там законсервировал. Если срочно понадобится, привести её в порядок не трудно, полчаса и можно ехать, а пока пусть стоит. Вот летом у меня на неё большие планы, как в принципе и на баркас.
Из близких знакомых только адмирал был, хотя многих узнавал из газет, меня тоже, так что мы раскланивались. Вернувшись к маме, я сел рядом и спокойно, не крутясь, просидел до начала. Сначала выступил Калинин, а потом пришла и очередь Сталина, ему хлопали стоя, мы с мамой тоже. Долго тот вёл речь, сообщая об успехах. Атмосфера была хорошая, нам всё нравилось. Потом началось награждение. Тут товарищ Сталин сам награждал, лично, не передавая это дело другим. Система награждения мне была не понятна. То капитана лётчика вызовут, наградят Золотой Звездой, то простого бойца орденом «Ленина», поэтому, когда вызывали меня, я не сразу отреагировал, мама толкнула, всего половина получила награды, ещё оставались. Я думал, буду в конце, поэтому и не отреагировала, отвлёкся. Меня выпустили из ряда, и я быстрым шагом прошёл к площадке, где стоял товарищ Сталин и несколько командиров.
— Здравствуйте, товарищ Сталин, — поздоровался я.
— Здравствуй, товарищ Поляков, — охотно и легко ответил тот, слегка улыбнувшись.
Тут взял речь диктор, который объявлял и сообщал о том кого и за что награждают. К моему удивлению набралось у меня изрядно. И дорогу смерти вспомнили с уничтоженными немцами и сбитыми бомбардировщиками, и перехват диверсантов, все случаи, и охоту на офицеров в дивизии отца, даже помянули тех двух летчиков, что мне удалось перехватить на обратном пути. Странно, что обоих приписали, там всего один мой. И под конец, описали, что я был пассажиром в недавно сбитом транспортном самолёте и серьёзно помогал при выходе из немецкого тыла, лично уничтожив двенадцать полицаев, и одного унтера у передовой. За всё это в купе меня наградили орденом «Ленина», а так же орденом «Красной Звезды», это по представлению командира отцовской дивизии. Оказалось это ещё не всё, за вклад в советской музыке меня наградили Сталинской премией, второй категории, а это пятьдесят тысяч рублей. Вот только после этого, сообщили, что я прибыл с мамой, и попросили её встать, чтобы все видели. Та слегка порозовела, но встала. Дали и по ней информацию, мол, многодетная мать, а воспитала такого замечательного сына. Та была жуть как довольная и села на место. После этого мне дали слово, я поблагодарил правительство и товарища Сталина лично, за подобное признание моих не высоких заслуг. Маму за то, что воспитала меня такого хорошего. Однако честность взыграла, и я всё же поправил диктора, сообщив, что при возвращении из дивизии отца, всё же не оба немецких лётчиков мои, а всего один, второго уничтожил наш тяжеленный в ходе сватки лётчик-истребитель. Потом перешёл к премии, сообщив, что я по совести не вправе брать себе такую крупную денежную премию, когда наша страна находится в таком сложном положении, и попросил лично товарища Сталина направить эту премию на самый тяжёлый участок, где эти деньги очень нужны. Тот согласился. А так моё пожелание передать деньги в помощь стране, было воспринято как должное, но своих оваций я получил, и шёл под шум аплодисментов обратно на своём место. В руках у меня были коробочки к наградам, висевшим на пиджаке. Тяжёлые, оттягивали слегка. Устроившись рядом с мамой, я передал документы на награды и сами коробочки ей, та положила их в сумочку, и расцеловала меня.
Так просидев до конца награждения, мы всей шумной толпой направились в банкетный зал. Были тут и иностранцы, пресса, так что вспышки фотоаппаратов так и сверкали. Того, кто нас снимал при награждении я запомнил, он был тут же. Поэтому оставив маму у стола с бокалом шампанского в руке, я скользнул в сторону фотографов. Тот легко согласился прислать мои снимки, записал адрес, пообещав сделать это в ближайшее время. Когда я вернулся, тот обнаружил беседующую маму с товарищем Сталиным, как-то легко и просто они общались, мама даже смеялась чему-то. Подозрительно. Обойдя их стороной, приблизился со спины товарища Сталина и старался подслушать, о чём говорят, а говорили обо мне. Тут заметив, что за всеми моим движениями со стороны пристально следит генерал Власик, явно догадываясь, что я делаю, приняв независимый вид, попросил у официанта стакан с лимонадом и, сделав пару глотков, подошёл к этой паре.
— О чём говорим?
Те смешались, но мама всё же сказала что обо мне. Дальше мы так втроем и общались, я описал товарищу Сталину в подробностях нашу недавнюю эпопею в тылу у немцев, со своей точки зрения, конечно же. Кое-что упустил, но как оказалось, тот об этом знал и сам напомнил:
— И обменял два вещмешка с битой посудой на трофейный автомобиль.
— Ну не всё там бито было, — немного растерянно промямлил я. — Восемь тарелок и поднос сохранились. Мы ими пользуемся. Надо будет потом в музей передать, всё же раньше они принадлежали Гитлеру, а тот какой-никой след в истории но оставляет… А по поводу обмена… Никто не просил бить мои трофеи, которые я напрягая все силы, лично вынес всё к нам, и тут какой-то, даже слов подобрать не могу, разбил всё оглоблей, когда мы уже у своих оказались. Даже описать не могу, какие я чувства испытывал, когда услышал этот хруст, поэтому комкор правильно поступил, и погасил мои эмоции подарком. А я в ответ у них концерт исполнил. Два часа шёл. Запрещённые песни пел.
— Запрещённые? — поднял тот брови, мне даже показалось, что тот не играл и действительно был удивлён.
— Ну да, цензура запретила мне их исполнять, а фронтовикам и простому народу они очень нравятся, вот и приходится их вот так на импровизированных концертах исполнять. Негативного отношения к ним я не заметил, не знаю, почему их запрещают.
— А по радио, почему перестал выступать?
— Так запретили же?
— Насколько я в курсе тебе это никто не запрещал.
— Не знаю, передали, что в моих услугах больше не нуждаются, и всё. Это после того случая с тем композитором случилось, которого я немного поставил на место в последней передаче. Видимо мстил таким образом.
— Почему же ко мне не обратился?
— Да меня как-то вся эта ситуация и самого утраивала, другие дела навалились. Тем более я в госпиталях пел.
— Да, мне дочка говорила, она на двух была.
— А?
— Она служит в двух госпиталях сиделкой, учиться на врача, — сделав небольшой глоток из фужера, пояснил Сталин.
