Ведь Милена сама застала их в прошлом году в Белом доме в более чем недвусмысленном положении. Причем эта француженка, ничуть не смущаясь, грациозно (этого у нее было не отнять) поднялась с дивана в Овальном кабинете и, представ перед остолбеневшей Миленой в чем мать родила, произнесла с отличным парижским выговором:
— Дорогая, не могли бы вы подать мне мои трусики?
Те — красные, кружевные — покоились около постамента с бюстом Уинстона Черчилля — водрузить его в Овальном кабинете распорядился Делберт в первый же день своего президентства, так как именно в честь британского премьер-министра получил свое второе имя, чем изрядно кичился.
Муж же, пыхтя, как тюлень, путался в расстегнутой рубашке, стянутом пиджаке, спущенных брюках.
Просьба этой француженки была, безусловно, провокацией. Посему, распахнув настежь дверь, Милена тогда произнесла:
— Франклин, мадам дю Прэ требуется квалифицированная помощь!
И, не дожидаясь появления вышколенного дворецкого, удалилась прочь.
Делберт вечером того же дня заявился к ней «мириться», преподнес коробочку с платиновым перстнем с гигантским изумрудом в обрамлении отборных бриллиантов. Милена никогда бы не надела такую вещицу — уж слишком она была вульгарная, хотя и стоила никак не меньше четверти миллиона долларов.
Однако она приняла ее со своей дежурной улыбкой (и спрятала затем в снятый в одном из нью-йоркских банков сейф, где хранились подарки супруга, человека щедрого, общая стоимость которых перевалила, по подсчетам Милены, за десять миллионов: это была гарантия ее безбедного существования в случае развода) и позволила Делберту, как всегда, выговориться. Во время его путаного монолога она медленно расчесывала волосы перед старинным венецианским зеркалом, украшавшим раньше палаццо одного из дожей, и не прерывала мужа и уж точно его не журила.
Потому как это все равно не возымело бы успеха — муж только бы разозлился, и пустяковая интрижка с этой француженкой переросла бы в ненужную семейную ссору.
— Конечно, милый, я понимаю, что ты не мог устоять! Как настоящий мужчина, как самый сильный мужчина в мире, ты не мог сопротивляться ее чарам, — произнесла Милена, позволяя мужу неуклюже поцеловать ее в щеку и продолжая расчесывать волосы. — Но неужели она не бреет ноги? — добавила она, и Делберт тотчас выпятил нижнюю губу — верный признак того, что ее замечание попало в цель. Ведь ей было отлично известно, что мужу нравилось, а что он терпеть не мог. И колючие женские ноги относились именно к разряду последнего.
Нет, Милена была уверена, что ноги у этой француженки были без единого волоска, да и для своих сорока с хвостиком эта парижская стерва выглядела, надо признать, неплохо. Очень даже неплохо. Ведь она сталкивалась с ней лет двадцать назад, когда сама работала моделью в Париже, а эта француженка была еще начинающим политиком и полностью находилась в тени своего могущественного отца, основателя партии французских националистов. Позже его невзрачная дочурка, в ту пору страдавшая угрями и излишним весом, партию у своего харизматичного papa отобрала. Сперва она заняла позицию лидера, а потом и вовсе велела выбросить его из основанного им же самим движения, под угрозой немедленного исключения запретив упоминать имя своего впавшего в немилость родителя на официальных мероприятиях.
Однако Милена была в курсе, что если вложить Делберту в голову какую-то идею, причем сделать это не напрямую, а тонко и завуалированно, то в итоге можно будет повлиять на его непредсказуемое поведение и склонить к тому решению, о котором он в данный момент еще сам и не догадывался.
Милена хотела убедить его в том, что эта француженка — не та, кто ему требуется.
Ведь она в самом деле была не та. Однако никакие скандалы, мольбы и стенания не оказали бы на Делберта воздействия, а, наверное, только бы толкнули его в объятия этой роковой дамочки.
А так Милена была уверена, что ей удалось заронить в душу Делберта зерно сомнения и дать ему понять, что эта француженка ему не пара. Ведь она не сомневалась, что совокупление в Овальном кабинете было быстротечной одноразовой интрижкой, не более.
Или именно что нет, и их связывало большее?
В этом Милена сомневалась. Мужу все же было семьдесят. Раньше, вне всякого сомнения, он был гигантом секса, но в последние годы явно сдал. Хотя Делберт был уверен в противоположном и напропалую хвастался тем, о чем люди обычно предпочитают стыдливо молчать: количеством любовниц, любимыми позами, размером собственных гениталий. Причем делал это при помощи «Твиттера», сообщая многим миллионам своих подписчиков сии интимные детали, по преимуществу — Милена знала это точно — безбожно преувеличенные.
Милену это коробило, однако она ничего не могла с этим поделать. Переделать Делберта было нельзя, и она это знала.
Как знала и то, что муж, подобно псу, обычно никогда не возвращается к одному и тому же дереву, около которого ему пришлось однажды справить нужду — именно так он как-то сам выразился о своих внебрачных связях.
Неужели он испытывает к этой француженке какие-то чувства?
* * *
Посмотрев на себя в зеркало в туалетной комнате первой леди на «борту номер один», Милена осталась недовольной прорезавшейся меж бровями новой тонкой морщинкой. И откуда она только взялась? Ведь инъекцию ботокса она делала три месяца назад… Нет, пожалуй, уже четыре… И потом эти складки на шее… С ними бороться уже сложнее… И неужели это седой волос, хотя она была у парикмахера всего два дня назад?
Милена вздохнула и поправила воротник легкого темно-вишневого пальто. Нет, все же, как ни крути, но она — самая элегантная первая леди со времен Жаклин. Она расспрашивала о ней их дворецкого Франклина, который знал ее лично, и она же убедила его повременить с уходом на пенсию, хотя старик собирался покинуть Белый дом после воцарения в нем Делберта.
— Вы должны помочь мне, — сказала она тогда дворецкому. — Я ведь могу рассчитывать на вашу поддержку?
Старый дворецкий, поклонившись, произнес:
— Конечно, мэм. Думаю, что два или три года я еще продержусь…
Стать элегантнее Жаклин сделалось навязчивой мыслью Милены. Политика навевала на нее скуку и совершенно ее не интересовала. Она понимала, что многие взгляды ее мужа-президента эксцентричны, смехотворны и откровенно вредны, но таков был темперамент Делберта, и попытка обуздать его непременно закончилась бы плачевно.
Прежней жизни, размеренной, стабильной, состоятельной, она лишилась навсегда, в этом Милена уже не сомневалась. Даже если Делберт и проиграет на перевыборах и покинет Белый дом, то возврата к прежнему не будет. Их прежние друзья в Нью-Йорке или отвернулись от них, с самого начала переметнувшись на сторону Старой Ведьмы и открыто поддерживая ее кандидатуру, считая Делберта позором, посмешищем и угрозой, или, что еще хуже, открыто заискивали перед ними, лебезя и пресмыкаясь перед новой президентской четой.
