25 февраля бастовало уже 240 тыс. Солдат и казаков обрабатывали прямо на улицах, пускали на их оцепления девушек, женщин. Не будешь же бить вполне дружески расположенных девчонок, баб, причитающих о голодных семьях. В общем, впервые отрабатывался типичный сценарий «бархатной» революции. Но «мирной» она не была.
При попытке разогнать митинг был убит пристав Крылов, на окраинах стали громить полицейские участки.
Стоит отметить, что из революционных группировок к этим событиям оказалась в какой-то мере готовой только одна. К 23 февраля (8 марта) была выпущена и распространялась на манифестациях единственная листовка — межрайонцев Юренева, троцкистов. Но и Троцкий оказался подозрительно осведомленным. Когда в США дошли сведения о беспорядках в Петрограде, он уверенно заявил в интервью газете «Нью-Йорк Таймс» — это начало новой революции. Про вспышки 9 января и 14 февраля он такого не говорил. А нынешнюю почему-то сразу выделил.
Троцкий за океаном об этом знал, а царь в Могилеве — нет. Протопопов на три дня задержал информацию государю. Слал доклады, что ситуация в Петрограде под контролем. Лишь к вечеру 25 февраля (10 марта) в Ставку стала доходить правда. Да и то ее доложили в очень сглаженном виде. Только Родзянко прислал донесение, пугающее революцией и, как обычно, взывал, что спасти положение может только введение «ответственного министерства», подчиненного Думе.
Сопоставив факты, Николай II оценил ситуацию, в общем-то, правильно. Спровоцированы волнения, и оппозиция хочет использовать их для перехвата власти. Он отправил два повеления. Премьер-министру Голицыну — именем царя распустить Думу, второй приказ Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».
Но запоздание стало роковым. Предупреждениям, что войска будут применять оружие, уже не верили. За три дня все привыкли — солдаты безобидны, и агитаторы успокаивали — власть просто пугает. Однако 26 февраля кто-то спровоцировал стрельбу. По драгунам из толпы выстрелили из револьвера, ранили солдата, они ответили. По оцеплению Павловского полка открыли огонь с крыши, убили рядового. Солдаты тоже ударили из винтовок. На оцепление Волынского полка полезла толпа, не обращая внимания на окрики, залпы в воздух — и последовал залп по людям.
Буйная вольница стала разбегаться в панике. Хабалову и правительству показалось, что волнения не возобновятся. Питерские большевики тоже приходили к выводу, что все закончилось. Обсуждали, что дату «расстрела» надо будет внести в революционные «святцы» наравне с 9 января. Двумя днями раньше этого и впрямь было бы достаточно. Но 27 февраля Дума указу о роспуске не подчинилась, и сразу обозначится центр революции. Депутаты звонили на заводы, да и Рабочая группа ВПК из тюрьмы поддерживала связи с предприятиями. Рабочих стали созывать уже целенаправленно, «на защиту» Думы.
А уличная пропаганда за эти дни успела заразить войска. Ночью в казармы полезли агитаторы. Внушали ошалевшим новобранцам: вы стали убийцами своих братьев! Взбунтовалась рота Павловского полка. В боевом отношении запасные ничего не значили. Десяток полицейских вступил с ними в перестрелку, заставив полторы тысячи солдат отступить в казармы, и их разоружили. Но в Волынском полку унтер-офицер Кирпичников застрелил штабс-капитана Машкевича. Остальные офицеры разбежались. Волынцы двинулись к казармам Преображенского полка, заставили, кого призывами, кого силой, присоединиться к бунту. Потом подняли Литовский, Саперный, Павловский полки.
15-тысячная вооруженная лавина покатилась по улицам, убивая полицейских и офицеров. Разгромила 7 тюрем, выпустив всех преступников, политических и уголовных. Толпа обрастала рабочими, шпаной. Захватила арсенал, растащив 40 тыс. винтовок. По городу начались погромы. А в Думе Родзянко объявил: авторитет парламента надо использовать, чтобы обуздать анархию и убийства. Постановили создать «Временный Комитет Государственной Думы для поддержания порядка в Петрограде и для сношения с учреждениями и лицами» под председательством Родзянко. Но вторая часть названия почти сразу была «забыта». «Временный комитет» стали воспринимать в качестве органа власти.
Но сразу возник и второй орган. Выпущенная из тюрьмы Рабочая группа ВПК во главе с Гвоздевым и Богдановым тоже явилась в Таврический дворец. Вместе с депутатами-социалистами Чхеидзе, Скобелевым. Керенским она провозгласила создание Петроградского Совета. Депутатов в него вроде бы должны были выбирать от заводов. Но на самом деле включали тех, кого знали организаторы, или оказавшихся под рукой.
Протопопов вообще бездействовал — указывал подчиненным, что Хабалов сам справится. А Хабалов дергался бесцельно и бессмысленно. У него было 150 тыс. солдат, но он боялся их привлекать, считал ненадежными. Было 8 военных училищ, школы прапорщиков, юнкера сами рвались в бой, но командующий отказал. Счел, что нельзя вовлекать будущих офицеров в недостойное дело подавления беспорядков. Хабалов собрал надежные части на Дворцовой площади и… забыл о них. Солдаты стояли весь день, голодали, промерзли, ночью командиры стали разводить их по казармам.
Зато Родзянко действовал очень энергично. Но не по наведению порядка. Он затеял интригу с братом государя, великим князем Михаилом Александровичем. Еще 25 февраля, когда беспорядки в городе не достигли катастрофического размаха и не существовало никакого «Временного комитета» Думы, Родзянко связался с ним по телефону, настоял, чтобы тот приехал в Петроград из своего дворца в Гатчине. Генерал Спиридович отмечал: «Великий князь Михаил Александрович в последнее время находился под большим влиянием Родзянко». Он появился 27-го, и председатель Думы предложил ему взять на себя власть в городе, но при этом обязательно уговорить государя на «ответственное министерство».
Однако это было лишь первым шагом. Через некоторое время, подбрасывая великому князю сообщения о ширящихся погромах, Родзянко стал требовать уже другое — чтобы Михаил Александрович в связи с «исключительными обстоятельствами» объявил себя регентом и поручил князю Львову сформировать новое правительство [79] — словом, оплетал и опутывал, подталкивая великого князя стать легитимным знаменем заговорщиков. Но в данном случае «большого влияния» Родзянко оказалось недостаточно. Михаил Александрович твердо хранил верность брату и от самозваного регентства наотрез отказался.
Что ж, если одна игра не удалась, председатель Думы ринулся в другую. Провел переговоры с Петроградским Советом и поехал в Мариинский дворец, где заседало правительство. Давил на министров, запугивал и добился своего. Правительство Голицына подало коллективное прошение об отставке. После этого «Временный комитет Думы» провозгласил, что берет на себя функции правительства. А когда об этом было объявлено, в событиях наступил перелом. 28 февраля к Думе пошли колонны рабочих, студентов, приветствуя «победившую революцию».
Пошли и войска, уже не анархические толпы солдат, а полки, которые вчера просидели в казармах и были готовы подавлять бунт. Они даже не знали, что штаб округа еще существует! Хабалов засел в Адмиралтействе, и никто не представлял, где он находится. А теперь единственным центром власти вроде бы стала Дума. Либерально настроенные офицеры повели к ней свои части с оркестрами, знаменами. Великий князь Кирилл Владимирович привел к Таврическому дворцу моряков Гвардейского экипажа, и если кто-то из командиров просто заблуждался, то вот он-то проявил себя явным изменником, делал крайне революционные заявления. К Думе приводили и арестованных полицейских, чиновников. Некоторые члены правительства — Барк, Протопопов — сами пришли «арестовываться».
