Теперь в газетах появились заголовки: едет «вождь революции». А прибытие в Петроград было великолепно отрежиссировано. Его приурочили к 3 (16) апреля, на Пасху, когда улицы были полны людей, возвращавшихся от всенощной. От Петроградского Совета пришли встречать Чхеидзе и Скобелев. Выстроили почетный караул, оркестр. Устроили шествие от вокзала к особняку балерины Кшесинской, захваченному мятежными солдатами — большевики расположили там свой штаб. Звучали речи с броневика, с балкона… Невзирая на такую рекламу, большевистская партия еще не воспринимала Ленина «вождем». Когда он огласил свои «Апрельские тезисы» — программу борьбы с Временным правительством и передачи власти Советам — ЦК их отверг. «Правда» напечатала тезисы с пометкой, что это «личное мнение товарища Ульянова», не разделяемое бюро ЦК.
Но рядом с Лениным оказались талантливые помощники, такие как Яков Свердлов. Плели интриги, оставляя за бортом конкурентов и несогласных, а главным козырем стали деньги, хлынувшие от Парвуса. Формировалась фактически новая партия. Уже не рыхлое сборище эмигрантов-теоретиков, а боевая организация. Деньги позволили закупить типографское оборудование, огромными тиражами выпускать газеты, листовки, заваливая ими и столицу, и другие города, и армию. Уже в конце апреля в войсках Петроградского гарнизона и среди рабочих произошли крупные волнения. Но большевики еще не успели сорганизоваться, чтобы воспользоваться ими.
В Россию прибыл и Крейн. Он себя не рекламировал, но работу развернул тоже интенсивную. Встречался со своим протеже, послом Френсисом, с другим своим протеже — Милюковым. В Петрограде к миссии Крейна присоединился профессор Фрэнк Голдер. Он был направлен Американским географическим обществом якобы для перевода на английский язык путевого журнала экспедиции Беринга. Но в правительстве США Голдер считался одним из лучших экспертов по России. Наверное, неслучайно он появился в Петрограде буквально накануне революции, наблюдал все события. А Крейн дал ему задание, вовсе не связанное с журналом Беринга. Послал во Владивосток, куда приехала американская железнодорожная миссия. Голдер повез ее по Транссибирской магистрали, изучая главную транспортную артерию нашей страны.
Узел двадцатый. Игры с непонятными правилами
В оппозиции против царя на первом плане были две фигуры — Милюков и Гучков. Но Милюков, услужливо пристраиваясь в фарватер к западным державам, почему-то был уверен, что и они станут друзьями демократической России, выполнят все договоры, подписанные при царе. 3 мая министр иностранных дел выступил с речью о целях войны. Выдержана она была в самых верноподданнических тонах по отношению к союзникам: «Опираясь на принципы свободы наций, выдвинутые президентом Вильсоном, равно как и державами Антанты, главными задачами следует сделать…» Но среди этих задач Милюков видел приобретение Стамбула и черноморских проливов, Западной Украины, русское покровительство над Турецкой Арменией.
Хотя с планами Вильсона, «равно как и держав Антанты», это ничуть не совпадало. Даже коллеги по Временному правительству перебивали Милюкова, не давали говорить. А потом он отлучился на фронт, правительство собралось без него и по инициативе Львова, Керенского, Терещенко, Некрасова постановило переместить Милюкова на пост министра народного просвещения. Узнав о таком решении, он ушел в отставку.
Гучков, судя по всему, понял, какова истинная позиция Запада в отношении России. Добросовестно поучаствовал в развале своими армейскими реформами. Но связывать грядущую катастрофу со своим именем не захотел. Поводов выбрал несколько. На рассмотрение правительства вынесли «Декларацию прав солдата», распространявшую положения Приказа № 1 о солдатских «свободах» на всю армию. Это уже осуществлял сам Гучков, но подписать «Декларацию» он отказался. Кроме того, заявил, что согласен с Милюковым в вопросе о проливах, и тоже подал в отставку.
В общем, еще два деятеля, сыгравшие самые яркие роли в революции, оказались больше не нужны. Выполнили свою миссию — и их убрали. Но если при царе они вели кипучую борьбу, то несогласие с политикой Временного правительства не выразили ничем и никакой оппозиции не создавали. А на их места во втором кабинете правительства выдвинулись именно те, кто в первом составе выглядели случайными лицами.
Министром иностранных дел стал Терещенко. В прежней должности, министра финансов, он отметился тем, что американский «Нэйшнл Сити Бэнк» открыл второе отделение в Москве, готовился открыть третье во Владивостоке. А на новом посту Терещенко не заикался ни о каких приобретениях для России, цели войны формулировал очень уклончиво: «Выстоять, сохранить дружественность союзников» [88]. Военным министром стал Керенский, не служивший ни одного дня в армии. Первое, что он сделал, ввел в войсках «Декларацию прав солдата» — генерал Алексеев назвал ее «последний гвоздь в гроб русской армии». Среди командного состава прокатилась новая чистка. За несогласие с линией Керенского были уволены Верховный Главнокомандующий Алексеев и еще ряд военачальников.
Перед революцией Охранное отделение характеризовало Керенского «как пораженца, сочувствующего тезисам Циммервальда и Кинталя». Но теперь он вдруг превратился в ярого патриота, сторонника войны до победного конца. А вся российская пресса в это время развернула беспрецедентную рекламу Керенского. Какими только эпитетами его не награждали! «Рыцарь революции», «львиное сердце», «народный трибун», «солнце свободы России», «спаситель Отечества». Кто проплачивал эти массированные славословия? Конечно, не сам Александр Федорович из своего кармана.
Ну а «дружественность союзников», перед которыми расстилалось Временное правительство, была весьма сомнительной. В мае 1917 г. в США для переговоров с Вильсоном прибыл министр иностранных дел Англии Бальфур. Тема была сверхсекретной — послевоенное устройство мира. Фактически переговоры шли с Хаузом, который предложил заключить тайный альянс: «Если не обсуждать условий мира с другими союзными державами, то наша страна и Англия окажутся в состоянии диктовать условия». Кроме того, Хауз внушал, что надо менять акценты в политике, потому что после войны «не Германия, а Россия станет угрозой Европы», и следует перенацеливаться не на германскую, а на «русскую опасность» [4].
А в нашу страну из-за границы продолжали прибывать революционеры. Троцкого и его спутников задержали в Канаде всего на месяц. Англичане и американцы замаскировали свои связи с ним и дали фору Ленину. Потом сработали неведомые пружинки, и, к великому удивлению канадцев, поступил приказ выпустить Троцкого. Арест сделал ему хорошую рекламу, социал-демократические газеты публиковали требования освободить его. А в России его уже ждали, под его начало перешли межрайонцы Юренева, группировка Ларина. За заслуги в прошлой революции Льва Давидовича сразу кооптировали в Петроградский Совет. Из Швейцарии через Германию прикатил второй «пломбированный вагон», 250 человек во главе с Мартовым. За ним последовал третий. Еще больше эмигрантов хлынуло из США.
Этот поток использовался западными державами для собственных операций. Например, в Петрограде появились братья Гумберги — Алекс, Вениамин и Сергей. Алекс Гумберг в Нью-Йорке вместе с Троцким сотрудничал в «Новом мире», даже выступал его «литературным агентом». Сейчас он приехал как представитель американской торговой фирмы, но пристроился к посольству США, поставляя туда информацию. А Сергей Гумберг сменил фамилию на Зорин и стал помощником Зиновьева, вращался в верхушке большевиков. Владелец газеты «Нью-Йорк ивнинг пост» Виллард, член «Американского общества друзей русской свободы», направил в Россию своего корреспондента Альберта Риса Вильямса. Он ехал из США вместе с социал-демократами Володарским и Янышевым, в Петрограде его свели с Лениным и другими руководителями революционеров [16].
