– Золото не годно для охоты на львов. Моя жена не уважает мягкий металл, – подмигнул рыжий. – Ты наивнее мотылька, вылупившегося поутру. Веришь купцам.
– Но король севера, он привез домой теплые зимы и ранее лето, – возмутился гость.
– Луну с небес и золотой горшок для отхожего места, – заржал хозяин хижины. – Зря я вылил яд. С твоей простотой в мире жить – мучение превыше сил…
– Что же, ты и огню не хозяин и даже не этот… нечистый?
– Мылся с утра, – шепотом сообщил рыжий, забавляясь от души.
Он раскрыл ладонь и позволил золотому цветку пламени качаться на тонком синеватом стебле. Бережно ссадил на камни и полюбовался маленьким чудом. От селения по тропе поднялся юноша, как раз успел подойти. Благодарно поклонился, протянул темную руку, раскрыл розовую ладонь – и поманил цветок к себе. Свел пальцы в горсть, пряча танцующее золото огня, просвечивающее насквозь через кожу, проявляющее темную багровость костей и алость плоти… Юноша поклонился, улыбнулся – и пошел вниз по тропе, пританцовывая от радости.
– Подарит дочери вождя, – объяснил рыжий. – Пламя не упорхнет, он толковый малыш.
Из хижины за спиной повелителя огня выглянула девушка, закатная бронза её кожи сделалась ярче от румянца. Красавица приопустила ресницы, поклонилась отцу и пошла по тропе к селению, легкая, как травинка и такая же гибкая. Ее шарф бился на ветру беспокойным огоньком.
– Она лекарка, как и ты, – пояснил повелитель огня. Задумался и добавил: – Только она поумнее. Не сыплет яд в кувшин на глазах у жертвы.
– Простите…
– Надо же, не «пощадите», а душевно так, глупо и мило – простите, – улыбнулся рыжий. Свел брови и грозно добавил: – Чего замер? Беги, все одно, на меня не глядишь, как её увидал. М-мотылек… Вдруг хоть у тебя получится.
– Получится – что? – обернулся гость, уже сделавший несколько шагов по тропе.
– Жить, – пожал плечами повелитель огня, и взгляд его потемнел. – Пять дочерей отказались гореть, моя боль велика… Шестая трепещет на ветру огоньком, лечит, греет, но самой ей холодно. А седьмая… Солнышко мое, – горько усмехнулся повелитель огня.
Он снова вырастил в ладони золотой цветок, пересадил стебель на красные камни, полюбовался игрой света. Встал, опираясь ладонями в колени, потер спину, вздохнул и побрел от хижины прочь, по каменной тропе, уводящей в скалы. Гость засомневался, разыскал взглядом далекий, мельче искры, алый огонек платка. Девушка спустилась по тропе – и пропала, затерялась в селении. Гость широко улыбнулся, окинул взглядом всю долину – отсюда она вроде большой корзины, заплетенной зеленью. Никуда не денется красавица, да и сам гость уже не стремится вывалиться из уютного плетения вовне, в большой мир, там ведь никто не ждет. Как и обещали умные люди, пугая и отговаривая от похода, разговор с повелителем огня выжег прошлое, перемешал ложь и правду. Лукавый тем и страшен, что не выглядит чудовищем. Хотя – страшен ли?
Гость осторожно присел у красных камней и потянулся к золотому цветку. В ушах зазвенело нездешнее, придвинулось, прошумело ветерком над головой. Светлый стебель качнулся – да и ужалил палец ожогом. Гость рассмеялся, снова погладил цветок, едва касаясь лепестков, отдернул руку, улыбнулся пьяно и восторженно, оглянулся на селение внизу. Искра платка не мелькнула.
– Эй, погодите! – крикнул горе-отравитель.
Бегом промчался по каменной тропе, отталкивая тесно натыканные скалы и прыгая через острые обломки, скользя по крошеву и уклоняясь от хватки колючего вьюна. Площадка перед пещерой открылась неожиданно, гость налетел на спину рыжеволосого, сдавленно охнул и отпрыгнул. Рассмотрел свою ладонь: не сгорела и не обуглилась, хотя, если верить людям, всякий коснувшийся повелителя огня обращается в пепел…
– Ну кого ты слушаешь, – упрекнул огнеголовый.
– Мысли читаете…
– Было бы, что читать, ты ж пустой пока что, вроде младенца! Своего ума в тебе на одну запись не достанет, – отмахнулся рыжий.
Гость оглядел площадку, удивленно отметил: еще два человека стоят, одного он знает – вождь, в селении рослому мужчине кланяясь, прижимая руки к сердцу. Уважали… Второй человек – воин, пожилой, и, по всему видно, опечаленный. Стоит, как каменный, смотрит на корявые царапины, посыпанные чем-то белым. На капли темного, собравшие песок в сухие свернувшиеся шарики. Вот воин заговорил, закричал, норовя ткнуть палкой вождя.
– Что с ним? – шепнул гость.
– Проклинает, – зевнул повелитель огня. – Обычное дело. Сын отказался взять жену по выбору отца – он проклял сына. Я подарил малышу копье охотника – он проклял меня. Сын его ушел в дальний путь, отказавшись от большой охоты, а виноват вождь… – Огнеголовый улыбнулся. – Люди такие. Зовут меня нечистым, а что понимают в пламени? Им и злость – огонь, и ненависть, и боль, и месть. Тлеют, чадят, позорят собою свет.
– Ох, как кричит…
– Требует вернуть сына. Меня опять проклинает. Мою младшую дочь. Вождя. Снова меня. Мою жену… теперь и себя заодно.
Из сияния выплыло облако, невозможное посреди пустыни. Накрыло тенью всех, оставив яркой лишь рыжину волос повелителя огня. Воин смолк на полувздохе – и застонал. Из облака падал мелкий пепел, складывался в тень человека… Воин выл все громче. Над головами громыхнуло, синяя тощая молния вгрызлась в камень, брызнула крошевом – и оставила в скале копье, погруженное по основание лезвия.
– Славный день, – кивнул повелитель огня.
– Что он теперь говорит? – шепотом уточнил гость.
– Я нечистый и убил его сына, еще я рогатый и прикончил собственную дочь, вдобавок все мы мерзавцы и пустыня наша – пекло, – хмыкнул огнеголовый. – Зря шумит. Я сразу сказал, что младшая у меня – не от мира сего, и человек из неё не получится. И кто меня слушал? Никто.
– Она… умерла?
– Ушла.
– Сын этого человека тоже умер?
– Ушел следом. Решение, достойное мужчины, – гордо кивнул повелитель огня.
– Но жизнь их иссякла, ведь так? Чему тут радоваться? – закричал гость, снова щупая саблю и желая зарубить чудовище.
– Жизнь в себе люди затаптывают сами. Иначе её ничем не уничтожить, она и есть – огонь истинный, – по лицу рыжего тек дождь, капля за каплей, слезными дорожками к улыбающимся губам. – Убери железяку, дурак. Да, они ушли отсюда, мир наш оказался им тесноват. Они уже добрались до места и не растратили упрямство, не истратили себя в пути. Разве это не повод для праздника?
Младшая дочь
В трещину края впиталась одна-единственная капля крови. Упала в соленую воду, скользнула ало-черненой нитью, погружаясь все глубже. Мрак смыкался и рос, мрак густел, наращивая на нить слои плоти, одевая гибкое тело в перламутр бликов, не нуждающихся в солнечном свете. Каждая чешуйка сияла сама, и чем глубже – тем ярче.
Мир здесь – сумасшедший, он кипел огнями и яростно бушевал штормами. Я тоже стал иной, обвитый узором нити дивной, опутанный, привязанный к яви. Я чертил хвостом знаки, утратившие силу. Я выпускал слова изначальные, но получался всего-то рык…
