– Восемнадцать дней назад были вполне хороши, – ответил разговорчивый гость.
– Вы проделали нелегкий путь весьма поспешно. Вы посещали храм Тольэса?
– Верно, там мы получили свежие новости и поспешили сюда, – без обиняков подтвердил «гранд». Помолчал, кряхтя и спотыкаясь, но старательно карабкаясь по осыпи. Обдумав разговор, уточнил: – Голубь принес вести, вынудившие нас прервать иные дела. Убит посол Галатора, и это лишь самое явное и заметное происшествие.
– Во здравии ли его высокопреосвященство?
– Благодарение Мастеру – да, – сразу отозвался гость. Снова помолчал и добавил: – Его величество также пребывает в здравии.
Энрике принял сведения молча, он по-прежнему шел первым и указывал путь, он всё ещё не достиг последней развилки, требующей окончательно избрать тропу к дому или кругу камней. Тяжесть на душе копилась и мешала принять решение. Только что гость внятно дал понять: королева далеко не так благополучна, как следовало бы. В столице творится нечто воистину опасное… Значит, посещение не связано с высказанным вслух невинным предлогом.
Вот и развилка троп.
Направо – признать слова гостя правдой, а самого его – сторонником благого дела.
Налево – предпочесть осторожность и выказать явную, на первый взгляд весьма удобную, наивность малого служителя. Но ещё и позволить гостям полновластно принимать решения, ради коих они и прибыли, не ставя тебя, малого и наивного, в известность.
– Мы желали бы задержаться в святом месте, – вмешался в выбор тот же гость, понимая причину неторопливости проводника. – Несколько дней в молитвах и душеспасительном отрешении от бренного, вы понимаете…
Энрике обреченно кивнул. Правая тропа сделалась неизбежным выбором. Точнее, выбора как такового не осталось. Служитель зашагал быстрее. В спину сопел рослый детина, самый понятный человек из всех гостей: ему неуютно быть здесь без рясы, оружия и права голоса. Первое и второе отнял, скорее всего, приказ настоятеля. А вот молчание – это признак уважения к сану охраняемого, иное вряд ли возможно.
– Допустимо ли именовать вас грандом? – совсем прямо спросил Энрике, достигнув последних скал.
– Святые места делают вас провидцем, – отметил гость. Остановился, на передышку, вкушая прелесть цветочного настоя воздуха и наполняя взор красотой вида. – Патор принял решение по вашему прошению, подтвердил особое положение, сохраняющее за вами и причастность к ордену Зорких, и право на брак… Как вы понимаете, он явил редкое по своей милости благоволение. Означает оно лишь то, что нам весьма скоро следует ждать признания чуда сей долины со стороны маджестика… хранитель первого камня Энрике.
Последние слова гранд, так и не назвавший своего имени, произнес значительно, с расстановкой. Энрике захотелось передернуть плечами, высвобождаясь из липкой паутины множественных намеков и сложных обстоятельств. Обещанный сан высок, о подобном он и мечтал-то с осторожностью. Если сказанное правдиво, то отныне и пожизненно хранитель Энрике – такая же неотъемлемая часть острова, как круг камней, домик или древняя площадка для танца. Именно он будет встречать гостей, независимо от их сана, он же отправит приглашение трем служителям и ритуально поклонится одному из них, предлагая стать настоятелем храма: мнение окажется учтено и, вероятно, будет решающим. Хранитель – это прямой представитель интересов патора на землях святыни. Его глаза и уши, его советчик. Человек неприметный, лишенный возможности получить иной сан и как-то возвыситься, ведущий уединенную жизнь вне столицы, вне больших игр – и все же пребывающий в центре внимания. Конечно, последнее верно в одном единственном случае, указанном незнакомым грандом: если остров Отца ветров признают святыней, равной нагорному храму Пламенной благодати.
Энрике вел гостей и ощущал, как покой двух лет семейного уединения делается воспоминанием, желанным, но принадлежащим прошлому. Гранд прибыл не просто так. Он привез богатого и сговорчивого паломника, готового щедро жертвовать золото – лучший раствор для скрепления стен нового храма. И – первейшее средство упрочения договоров. В ближайшие дни хранителю Энрике предложат существенную помощь… и назовут первое из трех имен, по мнению гранда – самое удачное для пока что неизбранного настоятеля. Если в королевской семье разлад, если страна на грани войны после гибели посла – значит, скоро прибудут новые гости, чтобы сообщить иные имена. Не зря незнакомый гранд так старался оказаться первым. Чудо должно принадлежать победителям и служить им… Но является ли сторонником таковых отец Серафино, которого гость назвал светским его именем? И сюда ли, по этому ли поводу настоятель отрядил воинов ордена? Багряные не становятся охраной невесть кому. Зато они по возвращении не солгут настоятелю, сообщая маршрут и подробности путешествия.
К вечеру суета улеглась. Показное, усердно всеми поддерживаемое доверие натянуло струны отношений до предела. Гранд увел богатого паломника в круг камней и там деятельно обсуждал мирское: цену на материал, на работников и лодки. Три охранника последовали за грандом, ещё трое остались возле Энрике, поблагодарили за кров – хотя Лупе предложила всего-то соломенные тюфяки вне дома, под временным навесом. Приняли и это, несколько раз поклонились и улеглись отдыхать. Лишь обладатель красочного синяка отказался от намерения подглядывать из-под коротких ресниц и сопеть, притворяясь сонным. Посидел, озираясь: ему была противна роль соглядатая, навязанная грандом. Или – самим настоятелем? Пойди в один день пойми, кто следит, за кем и по чьим указаниям…
Сэрвэд решительно поднялся и подошел к хозяйке дома, молча и сердито собирающей вечернюю трапезу. Поклонился с сельской уважительностью. Покосился на мотыгу и сам обвел рукой несуществующий огород. Лупе удивленно хмыкнула: вычерченная толстыми короткими пальцами граница пролегла в истоптанной траве ровно так, как и было задумано. Сэрвэд сразу перестал быть посторонним, он оказался без возражений допущен до дела и охотно взялся за него. С мотыгой он управлялся так ловко, что происхождение более не вызывало сомнений. Энрике с долей показного смирения повздыхал – и раздобыл вторую мотыгу.
Огород в разгар лета разбивают или бесконечно ленивые люди, или те, кто полагает крестьянство чуждым для себя, непонятным. Дон Хулио родился в нищем холодном доме – но с голубой кровью древних баронов. Младенцем он играл с оружием отца, презирая деревянные подделки. Его первый конь был старым, неподкованным и хромым. Но шрамы на шкуре не давали повода усомниться: это боевой конь. А мотыга… Разве доны знают, как называется подобная палка с железякой на конце?
– Славная земля, – оживленно внушал бестолковому хранителю гость, ловко перебирая комья, разбивая и разминая их стальными пальцами, отбрасывая каменное крошево и оббивая корни травы. – Славная, святая. Вона – цвет хорош, жирна до сальности, не иссохла. Даром что не в срок пущена в дело. Эх, тут бы посадить что толковое… Донья Лупе, может, ещё кус прихватить? Вона тот. И оградочку, значит. Козы у вас, они без загородки, знамо дело, всё пожрут, такая стервь – не отбиться, хуже еретиков. У, рогатые!
