Пройдя сквозь толпу с достойной Кортэ бесцеремонностью, нэрриха остановился в первом ряду, перед одним из наемников, наспех закрепивших на плащах ленты цветов герба Тагезы. Отсюда было удобно считать людей в двойном кольце оцепления, рассматривать их оружие, изучать очередного, ничуть не изменившегося с течением веков, победителя: человек с повадкой индюка важно прогуливается по пустому пространству, гордый счетом чужих жизней, отданных в его полную власть.
– Мы, милостью божьей и королевской, поставлены здесь искоренять ересь и воровство, – кричал, сбиваясь на визг, глашатай, поглядывая на составителя указа и изредка в сам текст. – Посему повелеваем: служителя, уличённого в богомерзком чернокнижье, искажении веры и сношениях с нелюдем и еретиком, сжечь, ибо в отведенный ему срок не покаялся и спасения не взыскал. Равно же и самочинного барона…
Стрела свистнула деловито, уверенно, вошла в плечо глашатая сзади-сбоку, швыряя его на колени и далее – лицом в пыль. Наемники заволновались, «победитель» пригнулся и резвой трусцой заспешил с проплешины площади – в каменную тень сводов храма. Вторая стрела досадливо взвизгнула по камням, третья ужалила дальнего от Оллэ наемника в затылок.
– Режь горло еретикам! – зарычал из укрытия новый хозяин долины.
Нэрриха заинтересованно приподнял бровь: долина Кортэ имела норов, достойный неугомонного сына тумана! Оллэ гибко скользнул меж наемниками. Пока те замерли столбами, по-людски медленно соображая, он пихнул правого плечом на нож, добытый одним из молчаливых мужчин в первом ряду толпы. Нэрриха оскалился в усмешке: эти люди не намерены безучастно наблюдать казнь. Левому наемнику нэрриха мимоходом вывернул руку в локте – и распластался в длинном прыжке, выбивая нож, уже готовый исполнить приказ и перерезать горло пожилого служителя, привязанного к столбу.
Свою роль в дальнейших беспорядках Оллэ свёл к планомерному поддержанию безопасности обоих казнимых. Эти люди очутились в центре мимолетной и весьма кровавой резни всех со всеми. Сами пленники, надо отметить, выжить вроде и не пытались: костлявый длинный служитель, едва его руки оказались свободны, ловко поддел босой ногой чей-то нож и пристроил его, как в ножны, в спину ближнего наемника, не забывая шептать подобающий при упокоении текст. Толстенький низкорослый крепыш, отделавшись от веревок, выказал не меньше прыти, даже солидный возраст и одышка не умалили его пыла.
– Убийцы! – однообразно рычала толпа, додавливая наемников.
Шум поутих, лишь когда из храма выволокли неудачливого «победителя», прикрутили к столбу и старательно обложили дровами, приготовленным для другой казни.
Босоногий служитель с воодушевлением свершил знак замкового камня, благословляя общее решение, ничуть не соответствующее заветам Башни. Ведь вера требует всегда и во всем прощать врага и искоренять личную гордыню… Второй заговорщик, избежавший казни – полненький – забегал, озираясь и ругаясь. Вот он высмотрел удобный угловой балкон, полез по плечам и головам, подставляемым весьма охотно. Оллэ отошел к стене и пристроился наблюдать.
– Полтора века назад мы были свободной долиной! – задыхающимся голосом выкрикнул толстячок, багровый от прилива крови. – Мы позволили им украсть нашу гордость и растоптать нашу честь! Они брали без меры и вытирали об нас ноги! Эти ничтожества, эти выродки и лентяи, не умеющие прожить в горах и дня, не взрастившие лозу и не посадившие яблоню!
– Богомерзкие бездельники, гниющие в праздности, – прогудел неожиданно сильным густым голосом служитель, успевший хлебнуть из глиняного кувшина.
– Свобода Вольмаро! – прохрипел, выпучив глаза, толстяк. – Мы не впустим врага в долину отныне и впредь, пока живы! Зачем нам их король, если у нас имеется совет долины?
Толпа одобрительно зашумела, и Оллэ разобрал, недоумевая всё сильнее, возгласы, определенно повторяющие знакомые тон и стиль речи: «к черту нахлебников!», «ни капли сидра говнюкам» или «в долг верят только дураки»… Нэрриха расхохотался, удобнее устраиваясь у стены. На него стали оглядываться. То ли узнали, то ли вспомнили, что в драке он был «за своих», но раздражения не выказали, зато снабдили пузатым запотевшим кувшином. Знаменитый сидр оказался изрядно кислым, жестковатым, даже перехватывающим дыхание.
– Жжем или порем? – деловито уточнил здоровенный детина, он только что притащил бочонок из подвала – для праздника, неизбежного после казни.
Толпа заволновалась, толстяк попробовал всех перекричать, настаивая на сожжении злодеев, но закашлялся и смолк. Служитель примирительно махнул рукой, выбирая второй способ наказания. С немногих выживших наемников уже драли одежду. Пробно свистели сырые хворостины. Голых азартно мазали дегтем и – сберегая ценную смазку – грязью и чем попало иным, лишь бы погуще. Щекотал ноздри вездесущий птичий пух, пестрой метелью вились перья…
– Вокруг Кортэ неизбежны кутерьма и мятеж, – усмехнулся сын шторма.
– Мы тоже уважаем его, – заверил тощий служитель, объявляясь рядом и поглаживая бок невскрытого кувшина. – Вы, если я не ошибся, будете дон Оллэ?
– Буду, – не оспорил нэрриха, принимая сидр.
– Как кстати вы ножик-то отвели, – расплылся в улыбке служитель, падая на скамью, принесенную кем-то расторопным. – Оно, конечно, Башней завещано: смерти не страшиться, если греха великого нет на душе… Но умирать под обвинением в ереси, всю жизнь отдав Мастеру… Да я и не стар ещё, я туда не спешу.
Служитель передёрнул плечами и приложился к кувшину. Оллэ тоже отпил несколько крупных глотков, поморщился, все ещё находя вкус слишком своеобразным и непривычным. Впрочем, без напитка происходящее воспринималось бы вовсе неестественно.
– И давно у вас – это, – нэрриха обвел рукой столбы, дрова и толпу.
– Третий день с кровью-то, – служитель стал серьезен и даже мрачен. – Пошумим, а после думать станем. Видите: Тагеза нам никогда не была мила, но привычка… Я сам сюда пришёл проповедовать смирение лет двадцать тому… – Служитель махнул в сторону заката. – Здесь дышится славно. Опять же, как дон Кортэ отсыпал нам золотишка, а после бездельников выставил из баронского замка, народ прямо переменился. Ни поборов, ни притеснений, вместо кабального долга всем сидровням – заём на десять лет, а то и более. Храм мы вмиг подновили, а на новой-то улице заложили какой, это же радость одна! Даже – чудо… А они нам снова барона на шею. Сады велено вырубать. Дон Кортэ теперь для короля пострашнее чёрта. Врут вон, что вызвал он какую-то дрянь и ей продался… А мы слушай и верь!
– Так… значит, началось, – насторожился Оллэ.
– Еще как началось! – кивнул служитель. – Ваших, ветру родственных, как мне рассказал в ночь караульщик, собирают в Галаторе. Зовут воевать рогатого рыжего чёрта, ну что за мерзость? Пущен слух: убил он обманом ученика своего, силу его выпил и теперь второго уничтожает.
– Альба недавно погиб, я ощутил, но люди-то не могли… Значит, затевали заранее нечто подобное. Тогда мне надо крепко поспешить, – решил Оллэ.
– Вон туда заселяйтесь, – вроде бы невпопад велел служитель, не вполне трезво, зато азартно махнув рукой с полупустым кувшином. – Отдыхайте, я распоряжусь, с божьей помощью соберем в дорогу, что следует. Коня присмотрим. Вам как, тагеза покрупнее или южного, выносливого? Дон Кортэ весной изволил заложить тут камень в основание конюшни. Лошадки у нас теперь…
