– Хотите, я их помою? – предложила девочка, собирая плоды и выкладывая на стол.
Изабелла рассмеялась, отмахнулась, сцапала веер, пытаясь закрыть лицо – и снова рассмеялась. Смех сгибал её пополам, королева розовела всем лицом и задыхалась. Зоэ испуганно пискнула, бросила яблоки. Подбежала, на ощупь нашла веер, раскрыла и принялась обмахивать её величество – всхлипывающую, кусающую пальцы, мнущую тонкий платок. Когда королева успокоилась, Зоэ села на пол у её кресла. Участливо погладила по руке.
– Порой сложно улыбаться людям, улыбаться, а не казнить их и даже не удалять от дел, – назидательно сообщила Изабелла, выпив воды. – Нехорошие люди, куколка, это те, кто не делает нужного мне. Мир так отвратительно и бесчестно разделен на равно гнилые части: уродов-врагов и покладистых подхалимов-исполнителей. Как грустно… Несложная у меня логика, Бертран говорит, к тому же слишком женская. Ну и пусть. Зато теперь глист в белой рясе попал в надежный каменный желудок… Посмотрим, кто кого переварит. Власти возжелал превыше королевской. Определенно, наставник твоего Ноттэ не был глуп… Знаешь, в чем ересь его идей? Впрочем, тебе-то зачем…
– Интересно, раз про Ноттэ, – закивала Зоэ, глядя на королеву и с недоумением соображая: той, бедняжке, и поговорить не с кем, надо же было умудриться весь мир поделить на уродов и ничтожеств, не оставив самого малого места – просто людям, обыкновенным… Хотя им-то откуда бы взяться во дворце? – Вы поясните, это интересно, мне Ноттэ тоже много чего рассказывал.
– Например? – удивилась королева.
– Почему у нэрриха нет пупков, – Зоэ покраснела до корней волос, моргая и ожидая смеха.
Королева пожала плечами и даже не улыбнулась.
– Тот старик написал: если вера впитает слишком много денег и власти, она сделается подобием королевства и начнет сперва расти в империю, а затем дробиться, порождая сперва смуты в умах, а после и войны. Те, кто более всего уступит маджестику и его паторам, желая быстрого укрепления власти, окажутся в дальнейшем ослаблены и утратят влияние в большой политике… Старик имел наглость прямо написать: пройдут века и выиграет север, а моя Эндэра же станет лишь провинцией выросшего мира. Зачем я прочла? Мне и без того непросто принимать решения.
Зоэ погладила бледную руку королевы и только теперь заметила: эта женщина выглядит не усталой даже, а какой-то погасшей, исчерпанной. Дорогая одежда, исказившая первое впечатление, теперь перестала затмевать взор. Прическа Изабеллы, украшения и даже длинные, брызжущие искрами серьги, словно бы стерлись. Осталось молодое, интересное лицо, мягкая голубизна глаз, напрочь лишенных радости – внутренней, прорастающей из души.
– Давайте я станцую, – предложила Зоэ. – Я не особенно умею, но бабушка объясняла, что и как надо делать. Вы загадайте заветное, хорошо? Я не исполню, но вам ненадолго покажется, что оно сбылось. Ну, если я справлюсь.
– В этом платье и не пробуй, – отмахнулась Изабелла.
– Ну при чем тут платье! – разозлилась Зоэ. – Это внутри! Да я могу не сходя с места, вот! Сами сказали, я не неумеха, а очень даже толковая. Сами же сказали!
– Сама, – послушно кивнула королева. – Молодец, поймала на слове. Танцуй. Только у меня нет исполнимых заветных желаний. Я королева, все доступное имеется, а звезды с небес… нет, я в своем уме.
– Душа у вас есть, только вы не даете ей свободы, – укорила Зоэ. – Не спорьте с плясуньей о танце, это мое. Тут я чувствую, а знание – оно не всегда и нужно. Ничего не загадывайте, просто смотрите. Я сама вытяну нужное… если я толковая.
Глаза Изабеллы – голубые при солнце и устало-серые теперь, когда они обесцветились и погасли в тени ресниц – смотрели без радости, без предвкушения. Зоэ сокрушенно покачала головой. На площади так не бывает! Плясунью замечают. От неё ждут праздника, ждут – и уже самим ожиданием настраивают, наполняют. Пыльно-надломленное отчаяние королевы угнетало и опустошало. Ноги не желали двигаться, плечи горбились, никли… Зоэ осторожно повела ладонью, добиваясь хотя бы проблеска интереса. Улыбнулась, цветком раскрывая пальцы на уровне глаз, вынуждая взгляды встретиться, выискивая в тенях под веками Изабеллы – голубизну настоящего цвета.
Ладонь трепетала травинкой на ветру, ладонь была той лозой из страшного сна, не способной нащупать опору, но упрямо тянущейся к свету, к жизни. Все живущие, сколько им ни дай золота, мечтают не о нем, люди остаются людьми, – так говорила бабушка. Мол, гниют, ломаются, уродуют себя и других, а где-то в глубине, совсем заветное и забытое, теплится в каждом это общее и неизбывное – жажда света, тепла и радости…
Из королевского неверия в мечты, из усталости и сомнений было очень трудно подняться, нащупать опору и вырасти в полноценный танец. Но Зоэ упрямо старалась, изнемогая и вынуждая себя снова пробовать. Она искала путь, пока ветерок не нащупал в высоких окнах щель-невидимку, не потянулся расправить волосы, наполняя их переливами света и тени.
Глава 11. Цыганское золото
Крепость Тольэс под палящим солнцем, в цветении жизни и запахах лета, всё равно казалась накрытой тенью, обреченной. Большая дорога, обычно кипящая жизнью и гудящая шумом, опустела. Ветерок мел мельчайшую пыль, перетертую множеством башмаков, колес и копыт до тонкости пудры. Придорожные кусты щетинились, словно недоумевали и разводили пошире ветви: где вы, гости? Отдыхайте, самое время, но наша тень пустует…
Посреди дороги, лениво пережевывая пук травы, стоял крупный баран. Он тупо высматривал противника, но даже ему было не в кого прицелить массивные рога. Мухи, извечные сопроводители людского быта – и те не гудели. Только нэрриха угрюмо топал, издали ухмыляясь и прикидывая, насколько он упрямее барана, если прется к закрытым воротам, вопреки здравому смыслу и доводам логики, не имея цели и повода. Ну, разве вот оправдание, в старой присказке людей: он тут потому, что он – рыжий. Указанный цвет волос допускает и оправдывает самое баранье поведение.
Кортэ оставил коня в придорожной гостерии, уплатив вперед за неделю. И теперь пылил пешком, не слушая ноющих, а вернее, щенячье-скулящих, причитаний своего проводника. Гвардеец встретил посланника королевы в десяти лигах от внешней стены города, долго приветствовал, запинаясь и сбиваясь, робея и смущенно косясь на невидаль: настоящего нэрриха! Было с одного взгляда ясно, пацан знаком со всеми предрассудками… и только с ними. Мол, дети ветра есть жуткие клинки воздаяния, нелюди без души, почти что черти. А этот особенно страшен, раз ловко прячет рога в лохматой рыжей шевелюре…
Сам парнишка – Кортэ понял по первому же взгляду и приветствию – происходил из местных мелкопоместных донов, раз мог похвалиться аж четырьмя именами при неизвестной никому фамилии. Очевидно было и то, что фамилией исчерпывается список семейного достояния. Кортэ за сто восемьдесят лет пребывания в мире насмотрелся на подобных юнцов. Весь их кругозор ограничен видом с ближнего от усадьбы холма, сама усадьба от остальных домов деревеньки отличается ровно так, как старый мерин – от очень старого… Под седлом у гвардейца, впрочем, был купленный на деньги казны южный скакун, и свой восторг владения этим сокровищем недоумок выразил весьма странно: прикупив длинный хлыст. Этот хлыст на сына тумана произвел сильнейшее впечатление. Неприязнь к мальчишке переросла в глухое, с трудом сдерживаемое, желание стащить гаденыша из седла и изуродовать со вкусом, неторопливо…
