Зоэ рассмеялась, резко согнулась, округляя спину, целясь сложенными крыльями рук в мостовую, глядя на остывшие её камни… Затем гибко выпрямлялась, руки устремились выше, выше… Ветер следовал за танцем, гладил щеку. Вместе с его незримой ладонью разгоряченное лицо Зоэ поворачивалось вправо, а спина все еще хранила изгиб, пока крылья не расправились окончательно – порывом, вытягивая тело в струнку.
Руки нащупали край платья и поддели, теперь волна не просто качнулась, но стала биться, снова и снова рождаясь и протекая синим шелком.
«О-ле!» – выдохнула толпа, радуясь началу главного танца – яркого, горящего. Без подкованных башмачков Зоэ приходилось рисовать весь ритм щелчками пальцев. Но это было нетрудно, площадь дышала тем же ветром – и свобода его росла, и он, отрастивший крылья, уже мог взлететь, умчаться над крышами к дальнему ночному морю, черному и серебряному…
Но отпущенный на волю ветер не уходил, гладил волосы, уговаривал продолжать танец: он желал познакомиться.
Зоэ ощущала, как горит румянец, как ноги делаются легче с каждым движением. Шелк платья взлетает к самому лицу, и толпа ворочается, целиком принадлежа танцу и плясунье. Вся площадь – блестящие глаза, широкие улыбки, жадные вздохи, вскинутые руки… Кричащая, пестрая масса, вязкая… и само время теряет смысл. Мир меняется, ночь наполняется серебром смеха и жаром дыхания. Кажется – пальцы ступают по лепесткам пламени, ладони гладят гриву ветра. Пока что незнакомого…
«Ах!» – выдохнула толпа, когда Зоэ прокрутилась, заставила платье взлететь и сразу обнять тело плотно, всеми складками… Ветер виновато промолчал, он был чужой этой доле круга – а ведь Зоэ начала опрос с родного для Ноттэ направления! Но сейчас в волосах плетется, обдувает щеки кто-то иной, он – не ближний родич сына заката. Зоэ тихонько вздохнула, шагнула по солнечному кругу и снова закрутилась, поклонилась соседнему ветру, подставляя лицо и раскрывая крылья рук. И – снова пусто. Это не он, полузнакомый, однажды отозвавшийся западный. Еще шаг, вращение… нет ответа. Снова шаг, но молчит и северный, хотя он друг капитана Вико…
Зоэ делала новые шаги, вкручиваясь в ветер и не ощущая ответа, и всякий раз задыхалась от предвкушения… Не получив ответа, на краткий миг изнемогала от острой усталости, но без остановки снова ныряла в круговерть солнечного колеса. Смазанная толпа замечалась лишь искрами бликов в глазах… Зоэ продолжала искать, ощущая себя травинкой, готовой трепетать от слабого дыхания – но пока что прямой, как пика.
Молчит ветер, остается незнакомцем. Зато круг бубенцов, зажатый в зубах неугомонного королевского пса, заходится загнанным сердцем. Бьются, кричат – и помогают дозваться, дотянуться. Еще один пустой шаг – к востоку, и еще… Вот теперь – чистый восток. Краем глаза Зоэ видно, что взрослая плясунья, как надетая на штырь механизма стрелка часов, дергается, кусая губы – и против воли поворачивается на месте, провожает взглядом чужой танец. Еще шаг, очень трудный, он дался куда дороже всех предыдущих.
Волосы Зоэ взвились вихрем, сама она вскрикнула и поникла, сжалась в комок на мостовой, накрыв голову ладонями… и гибко, преодолевая силу встречного ветра – выпрямилась!
Зоэ смотрела в лицо ветра, ловила его в объятия рук, дышала в полную силу. Живые змейки волос трепетали мягко и мирно – они не ядовиты… Ветер это чуял, радовался, прочесывал кудри частым гребнем. Узнанный, он радовался узнаванию!
Бубенцы последний раз звякнули… смолкли.
Ветер прощально коснулся щеки Зоэ, благодаря за танец, и побежал вдаль – за реку, за перелесок. Ветер взвился над скалами, ночной птицей умчался к неблизкому для него, юго-восточного, морю…
Толпа зашевелилась, время восстановило свой ток, звуки обыденности сделались внятны. Взрослая плясунья, сжавшись в комок и накрывшись шалью, выла на одной ноте. Дрожащие её руки часто вытирали нос, пачкались в обильно капающей крови.
Зоэ ссутулилась, повесила голову… нащупала узел шали на талии и расслабила его. Шагнула ближе к толпе, усомнилась… и всё же на ощупь приняла кольцо бубенцов от оскаленного, сыто взрыкнувшего Эспады. Презрительно фыркнула, задумалась на миг. Отдавать пустышке такую настоящую вещь? Да никогда!
На плечи легли ладони Виона – он оттер королевского пса, защитил от толпы, и от него, жадного и опасного.
– Идем, – шепнул Вион, подхватил на руки и понес через толпу, старательно и неловко расступающуюся. Люди благодарно кивали, не решаясь передать в словах радость, опасаясь вздохнуть – и задуть отсвет живого танца…
Король возвышался над площадью, как капитан на мостике! Он стоял на скамье, водруженной на стол, и наблюдал происходящее в подзорную трубу. Едва танец закончился, а Вион вынес запыхавшуюся Зоэ из плотной толпы, король спрыгнул на стол, а оттуда на мостовую. Дождался, пока доны переместят мебель в надлежащее для продолжения ужина положение.
– Определенно, ты интересная куколка, – глаза Бертрана горели хищно. – Садись, тебе нужен отдых. Как-никак, переплясала не случайную девку. Этот ветер должен был достаться Башне, но патор теперь молится во дворце, и для нас его молитвы, – король благочестиво сложил руки, – воистину божья помощь. Тагеза не в деле, багряные не в деле. Могу порадовать Бэль. Утром поедешь с моим псом Эппе, Вионом и Вико туда, не знаю куда… Но ты-то знаешь, правда?
– Догонять ветер, – кивнула Зоэ, виновато моргая и краснея. – Вот еще беда… Я думала, он совсем отпустится, а ведь нет! Волосы помнят прикосновение.
– Он не дурак, разбирается в… волосах, – хмыкнул король, намотав на палец длинную прядь и не отпуская, словно и он запутался, и ему тоже не отделаться от волшебства танца…
Глава 13. Самая темная ночь
Ноттэ настоял на сытном ужине, поданном прежде всех и всяческих обсуждений. Он желал отдохнуть, обдумать события без спешки и разговоров. Зачем перебирать дурное с ноющим от голода животом? Слуги скользили без единого звука, стараясь не глазеть на герцога и тем более не замечать южного еретика, самым бессовестным образом усевшегося за стол рядом с племянником короля и даже – о, ужас – упомянувшего перед тем своего ложного бога…
Герцог выслушал короткую молитву Факундо, серого от усталости, но упрямо явившегося вместе с землисто-бледным графом Пармой. Носилки ждали обоих у порога, пройти пешком от особняка до соседнего дома пока не мог любой из больных, хотя Ноттэ истратил время и силы на лечение графа, изгнав из комнаты свидетелей. По завершении дела уверил всех: Парма наверняка останется жив и уж точно отныне не опасен, то есть – не заразен.
Хосе тоже был здесь, и дрожащей рукой перебирал перья, снова и снова поправлял чернильницу – его, знающего о деле достаточно много, усадили делать записи для герцога, если тот пожелает. Рядом Энрике безмятежно ждал подобных указаний от гранда, и, словно двоих писарей мало, на полу, скрестив ноги, разместился прибывший с мирзой южанин, тоже с очиненным пером и листком, укрепленным на жесткой подкладке…
Пока обед длился, писари отдыхали. Но затем Ноттэ, окончивший трапезу первым, начал негромко диктовать, емкими фразами описывая события от самого их начала, желая создать единую картину произошедшего. Прочие продолжали ужин и по мере надобности дополняли деталями историю. Герцог без смущения признал: да, получил письмо от дядюшки и готовился к войне с югом. Мирза повел плечами и кивнул: все верно, тридцать тысяч сабель ждали приказа о начале штурма перевала, Эо обещал выгодное предательство и легкую сдачу крепости Тольэс. Факундо виновато глянул в потолок, испрашивая прощения у незримого всевидящего – и подтвердил вслух наличие тайного замысла об использовании болезни в целях изменения хода войны. Ноттэ изложил свои наблюдения относительно места возникновения чумной заразы и путей её распространения. Добавил, что приложит все силы для одоления недуга. Внимательно оглядел собравшихся.
