– Если почетнейшее, – попробовал улыбнуться Кортэ, почему-то не находя в сказанном повода для радости. – То зачем клятва?
– Сомнения не должны исказить деяний. Ересь копится на юге, ересь требует искоренения, – заверил служитель. – Три головы у бесовства, это эмир и его старшие сыновья. Срубишь эти головы, и сгинет бесовство, мы освободим город и прекратим муки единоверцев наших.
– Но вы говорили, что жизнь священна, – ужаснулся Кортэ.
– Клятва тоже. Увы, нет времени, чтобы искать понимание через проповедь, – резко указал настоятель. – Иди и исполни долг, ты рожден клинком воздаяния, такова твоя судьба.
И Кортэ пошел, ненавидя себя за то, что принес клятву вслепую. Презирая тело, подчиненное слову, испытывая отвращение к миру земному, который оказался ловушкой, капканом для вольного ветра… За Кортэ последовали те, кто учил с первого дня, кого он считал друзьями, почти родней. Все эти люди остались в городе еретиков навсегда, все – один за другим – с чудовищной фанатичностью исполнили волю Башни и отдали жизнь, хотя не были связаны клятвой. А нэрриха научился причинять боль и смерть и узнал, что это – пьянит, что можно полностью утратить контроль над собой, впасть в исступление…
Когда лопнула удавка долга, юный нэрриха ощутил свободу, но далеко не сразу он смог вернуть самоконтроль и остановиться, опустить оружие. Только тогда пришел настоящий ужас: он бродил, озирался и не желал верить, что сотворил подобное своими руками… На полу поблизости было слишком много тел. Кровь впиталась в одежду, кровь липко чавкала под ногами, пятнала клинок предвестием ржавчины. Он разжал ладонь и, вслушиваясь в звон стали по мрамору пола, поклялся, что больше никогда не станет давать клятв, вполне отчетливо сознавая, что приносит неисполнимое обещание. Завязывает слова в фальшивый узел лжи, и этому его научили тоже – люди.
Ночь накрывала город, и была она тиха, как мертвая птица. Кровь темноты текла по улицам и заполняла глазницы окон, гасила факелы и лампады. Ночь душила одни крики – и порождала другие. Жить в мире казалось непосильно, невозможно… бессмысленно! А потом от реки наполз туман, белый, как надежда на новую жизнь. Кортэ ушел в этот туман, выжил вопреки усердию погони и меткости лучников, а после назвался сыном тумана. С тех пор он ценил туман и принимал, как единственного верного друга. Туман не имел речи, не ждал клятв и не выдавал врагу…
– Проклятый Ноттэ, из-за него память так и саднит, – буркнул Кортэ, старательно перетирая в кулаках вонючую ткань рубахи и досадуя на неожиданное обилие донного ила у каменистого берега. – Давно я не опускался до собственноручной стирки грязного белья. При моих запасах золота, при моей любви к приличной одежде… Я зверски зол. Застрял здесь по собственной глупости и даже не узнаю, что затеял подлец. Но я, черт подери, хочу заполучить его в наставники. Ложью или золотом – мне не важно. Обычно ложь действует надежнее.
Сын тумана хитро прищурился и кивнул, подбадривая себя и похваливая… Он так делал много раз прежде, оставаясь в одиночестве и обращаясь за помощью к умному, неперечливому собеседнику и советчику – дону Кортэ…
И как не радоваться? Ложь, это оружие людей, использованная тонко и умно, помогает победить самого Ноттэ! Было непросто поймать момент и сразу, уверенно заявить: увы, я всегда был обделен вниманием наставников. Меня нельзя бросить, не обучив хотя бы основам…
– Подумаешь, я же не со зла, – ощущая легкую виноватость, шепнул Кортэ. – И врал, а малость умолчал, только-то.
После памятного боя, столь кроваво и грязно завершившего первый круг опыта, он бесконечно долго брел в сплошном тумане, не понимая времени, не учитывая направления и расстояния… Шел вслепую, пока не наткнулся на удивительного, лучшего учителя. Следующие десять лет Кортэ прожил мирно. Пожалуй, даже счастливо… Учитель-нэрриха выглядел совсем старым. Миром людей не интересовался, и, стоило завести жалобу или разговор о мести, отговаривался слабостью слуха или болями в спине – словно такое возможно для сына ветра! Сам старик говорил тихо, с некоторой одышкой. Может, потому ни разу не случилось у Кортэ с ним шумного спора. Может, потому и все его слова памятны и ценны… Старик без спешки и суеты рассказывал Кортэ то, что следует знать нэрриха. Готовил к жизни в земном мире. Он поставил своему случайному ученику лишь одно условие: уйдешь сейчас, ради мести обманувшим тебя нанимателям – и никогда более не найдешь меня. Не сложатся снова судьба и случай… И Кортэ досадливо отмахнулся от мести людям – пусть умрут безболезненно, зато всю жизнь прождут в недоумении и страхе! Всякого рыжего будут издали полагать – убийцей. Он рассказал о своих мыслях старику, и тот посмеялся. Прищурился, глядя со скалы на море, беспокойное, хмурое. «Штормит недалече. Надо бы зажечь маяк», – вот и весь ответ. Кортэ осталось лишь развести руками: неужели маяк важнее мести и даже – прощения врагов?
Однажды он все же изнемог от любопытства и решился ненадолго покинуть старого учителя, чтобы увидеть, как меняется мир людей… Вернувшись, застал брошенный маяк на пустом берегу. Словно никто не жил там много лет, словно не было вовсе той встречи.
Помня уроки первого круга, обосновавшийся в мире людей Кортэ сперва недолюбливал именно чернорясников, но позже распространил неприязнь шире, не отказывая в презрении всем цветам и оттенкам орденских одеяний. Сейчас Кортэ остервенело тер потную рубаху и пытался понять, отчего ему неприятно встречать старинных врагов в грязной одежде, утомленным и ничуть не опасным на вид. Часть вины вроде бы ложилась на Ноттэ… а пока что приходилось продолжать бесконечную и бесполезную стирку, снова нюхать ткань, кривясь от брезгливости – и удивляясь въедливости пота…
– Не буду торговаться с прачками, – пообещал себе Кортэ, продолжая мять ткань.
Когда рассвет бросил розовый шелк на воды озера, Кортэ признал свое поражение в неравном бою с последствиями ночной скачки. Шипя ругательства и ежась от холода, он натянул потерявшие цвет и вид штаны, влез в облепившую тело рубаху. Уселся на камень у воды, положил на колени обнаженное оружие и стал ждать, без слов пообещав себе: если не узнают, им же хуже.
Багряные явились очень скоро. В скалах заметалось эхо голосов, конского храпа, цокота подков. Шум выплеснулся из ущелья и потек по воде, вынуждая чуть вздрагивать бледно-золотые перья тумана. Следом явились и сами люди, разрушив таинство рассвета, уничтожив чудо – как они обычно и делают.
Прибывшие разом смолкли, заметив нэрриха, отступили, попрятались в тенях, скрипя тетивами и звякая сталью. Перекличка голосов покатилась все глубже в скалы, донося доклад самому значительному человеку. Кортэ зевнул, потянулся и стал ждать. В его жизни еще не случалось такого, чтобы люди явились с недобрым делом – и не предложили поучаствовать.
– Славный нэрриха Кортэ, – прошелестел вкрадчивый голос из тени. – Соизволите ли вы выслушать…
– Соизволю, – сократил прелюдию сын тумана. – Садись сюда. И, раз ты узнал меня, а это говорит о тебе с лучшей стороны, то позволь и мне запомнить твое имя и оценить щедрость.
В тенях возникло смятение, шепот покатился за скалы, там зашелестел многоголосыми сомнениями. Кортэ усмехнулся, отложил оружие и громко пообещал поддерживать мир до самого завершения переговоров. Чуть подумав, для надежности самым почтительным образом упомянул имя божье. Что бы ни говорили люди Башни о ереси, даже они знают: все нэрриха веруют в высшее, пусть и называя это высшее разными именами.
