Из тени в призрачный предутренний свет выступил рослый смуглый воин лет тридцати, при полном вооружении. Сочно-багряная ряса была прикрыта добротным доспехом. Прибывший назвался по имени, отстегнул пояс с оружием и сел на предложенный камень.
– Нам стало известно, что здесь затевается гнуснейшее еретическое действо, – сообщил багряный. – Сие недопустимо, и мы, верные дети божьи…
– Ты что, по пути сюда многажды падал с коня и стукнулся головой так, что мозги всмятку, а мысли вдребезги? – грубовато посочувствовал Кортэ. – Я не младенец первого круга, да и ты не на проповеди. Говори толком, с чем пришел. Учти, в расписки я не верю: или вексель приличного ростовщика, или золото на месте, то есть здесь и сейчас.
Переговорщик покачнулся, по лицу стало видно: он рад тому, что уже сидит и не сможет упасть, сраженный практичностью нэрриха и простотой его подхода к делу. Некоторое время багряный молчал, поправляя наплечник, и без того прилаженный безупречно. Когда недоумение улеглось, служитель снова глянул на нэрриха – и на озеро за его спиной.
– Золота у нас при себе нет.
Кортэ сплюнул, покривился и смачно, со вкусом выговорил длинное, отвратительно еретическое ругательство. Покосился на собеседника, багровеющего уже не рясой, а всем лицом. Добавил еще одну жирную порцию бранных слов. С третьего раза служитель все же сообразил, что его намеренно злят – и взял себя в руки.
– Мы готовы предложить вексель. Имя Сакариса из Атэрры вам, надеюсь, знакомо?
– Так он же еретик, – укорил Кортэ, щурясь от смеха. – Золото его – суть соблазн бесовский. Не впаду во грех, ибо душою чист.
– Дон Кортэ, я не могу постичь ваших намерений, – насторожился служитель.
– Мне не проще, меня держат за пацана, не оглашая сумму и намекая невесть на что.
– Пятьсот эскудо, – багряный осторожно попробовал почву.
Кортэ расхохотался, скаля зубы и звонко хлопая ладонями по коленям. Смеялся он долго, старательно и искренне, несколько раз утирал уголки глаз рукавом рубахи. Отдыхал и снова смеялся, пока служитель не побагровел во всю шею и не прервал издевательство:
– Тысяча.
– Ты что, решил податься в мученики? – задумался Кортэ. – Это можно, это я устрою… Или под блаженного косишь? Ладно, скажу прямо: прошлый раз за живого Ноттэ нам на двоих с Вионом дали шесть тысяч золотом. Сейчас я один, а злодей стал опаснее. Прекрати городить глупости. Мы не приступим к торгу, пока ты не назовешь нормальную цену для его начала.
– Как это – к торгу? – заколебался служитель, с тоской глядя на озеро, уже отмеченное первыми искрами бликов солнца, улыбнувшегося из-за гор. – Это же долго…
– Всё зависит от тебя, – заверил Кортэ самым серьезным тоном, поджал губы, молитвенно сложил руки и добавил: – и от провидения…
– Не богохульствуй!
– Еще не начинал, но изволь: двадцать тысяч.
– Черт…
– О! – восхитился сын тумана. Он вслушался в эхо и даже приложил ладонь к уху, чтобы продлить радость. – Уже теплее, эдак скоро ты наскребешь грешков на ровное и надежное посмертное кипение в масле.
– Проще убить тебя… гм, вас, – неуверенно пригрозил служитель.
– Проверь.
– Две тысячи и ни эскудо более.
– Слушай, а патор-то в деле или я чуть попозже буду еще и с ним разбираться? Факундо точно не участвует, ага? Вот что получается: ты вздумал возвыситься, при тебе кучка отребья, человек двадцать, они прячутся в тенях, скрывая свою малочисленность. Да и золото не звенит, я жру на завтрак одни обещания, они постнее травы…
Багряный возмущенно вскинулся, собрался возражать, заодно выдавая численность отряда – и запнулся на полуслове, задумался. Пожал плечами, нехотя полез в кошель, прикрытый латами, как и все иное ценное для человека… и подлежащее умерщвлению согласно заветам Башни. Тончайшая «голубиная» бумага воняла совсем не святостью, но лишь многодневной немытостью тела гонца, да еще потом его коня. Кортэ поморщился, принял двумя пальцами, встряхнул, разворачивая. Прочел и брезгливо отдал.
Текст был ожидаемым: витиеватым и окольным. Текст и особенно путь его доставки, по мнению Кортэ, намекали на некие сложные обстоятельства в столице. Орден багряных особенно близок к нынешнему патору и щедро обласкан. Сюда прибыли воины, им мало что говорят проповеди умного Факундо, куда понятнее и ближе прямой приказ – резать еретиков. Значит, будут резать без колебаний, всех… Не по воле Факундо, и даже более того: без его ведома. Кортэ поморщился. Снова изучил бумагу.
Оттиск личной печатки патора Паоло нэрриха знал, как и подпись его преосвященства. Добытый из того же смердящего кошеля перстень должен был исключить любые сомнения в трогательном единстве власти мирской и духовной: он принадлежал королю. Кортэ кивнул, задумчиво поглядел в светлеющее небо, рассмотрел крупный клок тумана, похожий на округлый бок мешка с деньгами, к тому же сочно подсвеченный золотом раннего утра. Выбирать выгодную сторону всегда сложно. Потому что выгода неоднозначна, потеряешь тут – приобретешь там.
– Девятнадцать, и это крайняя цена, – жадно выдохнул нэрриха.
– Две пятьсот, и сын заката нужен патору живым, – заволновался служитель.
– Мне тоже, я скину тысячу, если буду иметь возможность навещать его и обучаться тому, что важно для нэрриха, – глаза Кортэ азартно блеснули.
– Обучаться? Я что, оплачиваю распространение ереси? – почувствовал слабину багряный…
Торг грелся медленно, как и камни, остывшие за ночь. Кортэ ругался все грязнее, входя в настоящий раж, багряный грешил не меньше, открыто проявлял азарт, недопустимый для истинно верующего. В скалах сопели от зависти тайные еретики, рычали от праведного гнева фанатики, те и другие желали уничтожить сына тумана – исчадье бесовства, отвратительно и воистину непомерно богатеющее прямо на глазах…
– Пять семьсот, закончим на этом, – наконец выдохнул служитель, стирая пот со лба и ощущая нескрываемую, сквозящую в рассеянной улыбке блаженную легкость, знакомую всем игрокам, достигшим упоения уже от самой игры, независимо от её итога.
– Вексель при тебе? – благосклонно поинтересовался Кортэ, испытывая тот же душевный подъем, даже восторг победителя: он изначально не наделся поднять цену выше четырех тысяч.
– Можно написать договор на обороте послания патора, это будет безусловным знаком к исполнению, – заверил багряный.
Кортэ кивнул и отвернулся к озеру, не интересуясь суетой с чернилами, слишком мелкой для такого дорогого наемника. Хотелось подпрыгнуть и закричать в голос, называя себя великим: еще ни разу ему не предлагали за найм столь интересной суммы. Голова гудела, жажда обладания золотом вынуждала то и дело чесать ладони. Почти шесть тысяч! Стоило связаться с Ноттэ – и вот она, слава…
Сын тумана вошел по пояс в воду и с наслаждением окунул лицо в холод, каплющий звонким рассветным золотом из горстей. Почти шесть тысяч. Он уже видит перед мысленным взором эту кучу золота, сокрытую в подвалах ростовщика. Гладит рыжие блики волн и предвкушает хлопоты: получить, пересчитать, запоминая каждую монету, взвешивая подозрительно-тонкие и стертые, щупая края там, где красота округлости подпорчена при удалении избытка веса. Налюбоваться на свое богатство… и остыть к нему. Странно устроена жизнь. Оказывается, всю прелесть неправедного найма можно прочувствовать еще до совершения сделки.
